Аглая Годар - Кристаллы отраженные

– Они еще далеко, а колокольчики рядом, – подтвердила вторая.

– Береги свой конец тела, Чита.

– Как я могу его беречь, Рита?

– Поджимай под себя.

– Я тогда ползу медленно, а колокольчики уже близко.

– Да, да, еще немного, все, я звоню.

– Звони, Рита, звони! Я подползаю.

Гусеницы доползают к цветам и начинают звонить. Перед ними появляются две детские ладошки. Гусеницы радостно на них заползают.

– Я похудела, Рита!

– Тебе на пользу, Чита.

***

Летающий человек приземлился на песчаном плато. Намут и Шана вышли из корабля. Намут приблизился к каменной горке и нажал на один из камней. Горка сдвинулась, открыв проход в подземелье.

Они идут по коридору, так ярко освещенному, что в двух шагах ничего не видно. Намут открывает одну из дверей. Просторная комната без окна ярко освещена, но выглядит очень уютной. Большой обеденный стол застелен цветной скатертью. На нем стоит самовар, посуда, поднос с фруктами, вареньем, булочками. Намут пытается быть гостеприимным.

– Вам придется немного подождать здесь.

– Как скоро я попаду домой?

–Это не так просто. Все решится, как только появится наш главный специалист.

– Он мне сам все расскажет?

– Я думаю, что он поручит это мне.

– Нет, нет, я хочу, чтобы он это сделал сам.

– Не волнуйтесь, я думаю, что все будет хорошо.

Намут выходит, закрывает двери и останавливается, задумавшись.

– Странно. Что—то не так! Не так.

***

Кажется, вот еще секунда и нас настигнут, но вдруг жроли остановились. Я оборачиваюсь, стоят как вкопанные. Как будто бы перед ними стена из невидимого стекла. Леша и Маша добегают до середины поляны, когда понимают, что больше нас не преследуют. Я снимаю с плеча тело Кирилла и кладу его на траву. У меня дрожат руки и подкашиваются ноги. Я отвожу руку за спину и нащупываю сумку. Так вот, что било меня так больно по боку – сумка! Но я рада тому, что она со мной. Совсем без сил падаю в траву. Достаю из сумки носовой платок, вытираю лицо и прикладываю к ране.

– Давно я не бегала с грузом.

Маша садится рядом с Кириллом.

– Кира, ты как? – спрашивает она.

– Ты кто? – удивляется Кирилл

– Я это, я, Маша!

– Это они тебя так?

– Нет. Это я сама себя.

– Не понимаю.

– Что тут непонятного!

Из Машиных глаз фонтаном брызжут слезы.

– Нельзя пользоваться матом.

Машу вдруг напугало последнее произнесенное слово. И она тихо произнесла:

Ну, этой, ненормативной лексикой! Понял! Здесь нельзя. Никак нельзя!

– Совсем?

– Совсем! Инна, дай зеркало.

Кирилл дрожащей рукой берет его и долго туда смотрит.

– Это я? – спрашивает он с сомнением.

– Да. Вот, результаты перед тобой. И на меня можешь посмотреть, – предложила Маша.

Кирилл машет головой и видно, что ненормативной лексики у него полон рот.

– Ой! И думать нельзя тоже. Смотри, волосы! У тебя выпали волосы! Прекрати немедленно. Не то умрешь! Что мы тогда будем делать?

– Значит нельзя не только говорить, но и думать?

– Кир, ты им много наговорил?

– Много. Они те еще провокаторы. Маша, так ты обо всем уже знала, когда на них кричала?

– Да.

Кирилл садится, обхватывая голову руками.

– Ребята, я понял! Я все понял. Я понял, что было в той страшной бабке не так!

– Да. Это была я.

– Прости, Маша.

– Кира, ты еще кого—нибудь видел?

– Нет.

– Ребята, я очень страшная?

Я приподнялась на локтях, встать еще не было сил, и посмотрела на Машу:

– Машка! Посмотри. Прядь. Вот та. Слева. Она потемнела!

– Правда?

– Сама глянь.

Маша рассматривает себя в зеркале.

– Значит, это все может вернуться обратно? Можно стать прежними? Но как? С чего она вдруг потемнела?

– Маша! Давайте порассуждаем. Если из—за ненормативнаой лексики и дурных поступков мы стареем, то по логике хорошие поступки и слова должны вернуть все на место.

– Я буду стараться, я переделаюсь, я не буду говорить и думать всякие гадости. У меня получится, Инна?

– Безусловно! Нам надо всем переделаться. Я верю – все получится!

Кирилл посмотрел в небо.

– Появляется уже кой—какая ясность! И жить хочется. Я все понял.

Маша смахнула украдкой непрошенные слезинки. Солнце припекало. Плыл тихий летний полдень. «Почему все время полдень и полдень?», – подумала я в какой—то полудреме.

Кирилл опять лег на траву.

– Интересно, сколько мне надо сделать добрых дел, чтобы стать прежним? Я с ума сойду. Где мы? Избушка на курьих ножках, жроли! Мы в большом дурдоме!

– Нет. Вы в стране Ооомм, – вдруг услышали мы.