Алексей Еремин - Переход

Когда они расстались, Гриша думал о том, как хорошо, что приехала Кристина, как она хорошо выглядит, что действительно надо готовиться к экзамену, но когда эти мысли растворились во времени, он ощутил, что все покинули его. Цветов понимал, что на следующей неделе вновь увидит всех, но чувством без этих людей, некоторые из которых не были даже близки ему, напротив, вызывали раздражение и даже неприязнь, была тоска.

Будто ночью в зимнем поле выла собака.

Вновь, как всегда, он стоял в толпе голодный, с пустой головой, и чувствовал какую-то непонятную тоску. Лицо сморщила мысль о привычном возвращении домой. Хотелось как-то изменить вечер. Хотелось кого-нибудь неожиданно встретить. Или вдруг очутиться в баре или на дискотеке. Или путешествовать с красавицей. Или прийти домой, услышать приглашение на интересную работу, а потом поехать в Лондон в командировку.

Так он думал, ступая крохотными шажками в тесной толпе к эскалатору, сжатый человеческими телами в единую живую массу, что непреодолимо сомкнулись перед ним и медленно выстраивались очередью наверх.

Сквозь его скучный внешний вид изнутри пробивалось счастливое крикнуть, взбежать по ступеням, расхохотаться, взлететь над толпой и вырваться на свободу! Но он с сонным видом, семенил по ступеням за спинами.

Дома повторился вчерашний день. За столом Цветов молчал, слушал семью, вращал вилку, обматывая зубцы пшеничными нитями, с которых капало в тарелку горячее масло.

После ужина смотрел как актёр, ставший до безумия популярным, и в роли футболиста добивался успеха: покорения врага, женщины, спортивного Олимпа. Ловко катил мяч, лавируя между соперниками, приближался к воротам. Чёрная бутца врезалась в бело-чёрный мяч, заполнивший экран. Как подстреленная птица, упал вратарь, как ядро из пращи вонзился в сетку шар такси. И вот уже с экранного неба валятся цветы, из гамака сплетённых рук обожателей, он подлетает навстречу лазури. Гриша думал о глупости фильма, но смотрел с удовольствием, смеялся шуткам, сочувствовал неудачам, мечтал об актрисе. После программы новостей, он ушёл в свою комнату. Коснулся пальцами стола, – взлетел мотылёк пыли. Напротив его лица, в деревянной рамочке висел фотографический портрет его деда в тёмно-зелёной форме с золотыми погонами.

Поздней осенью, по грязной воде канала лупит холодный дождь, тает, растворяется в слезах серая стена и стынет на пронзительном ветру тело обнажённого человека.

Не зная, чем занять себя, он сдёрнул покрывало, взбил подушку, включил радио, походил по комнате, подошёл к столу, собрал тетрадь, учебник, книжечки законов в стопку в центре стола, рядом положил ручку. Во дворе засмеялись. Он подошёл к подоконнику, долго смотрел сквозь стекло. Ничего не было видно, но он вглядывался в темноту и пустой световой круг под фонарём, затем вернулся в гостиную. Утёнок плакал, не хотел спать, жался к папе, папа улыбался и говорил, чтоб она не капризничала, мама стояла перед диваном и говорила, что повторяет в последний раз. Лена взглянула на брата заплаканными глазами, он развёл в стороны руки и пожал плечами.

На кухне Гриша по дедовскому рецепту на ломоть хлеба бросил несколько капель душистого подсолнечного масла, размазал мизинцем по чёрной губке, посыпал солью.

В комнате завалился на кровать, сбросил тапочки, один из которых пируэтом упал на стол. На радиоволне визжали, выиграв два билета в клуб, и ему подумалось, что там, в ночи, горят огни, у людей интересная жизнь, свидания, вечеринки, танцы, увлекательные путешествия, а он сидит дома день за днём. И всегда ласковая мысль, что у него своя судьба, и особое предназначение, сейчас вызвала лишь раздражение.

Цветов встал, минуту почитал к экзамену, нависнув на упорах рук над тетрадью, но поражённый знанием поморщился и рухнул на мягкую кровать. Гриша полежал, рассматривая двустворчатое окно на тёмном потолке, оборвал радио на словах «где-то в ночи, бродишь одна, моя любимая».

Цветов раскрыл над собой роман Тургенева, и книга, как птица, укрыла голову крылами, спрятала от однообразных дней, одиночной комнаты, пыльного стола.

Он начал с 33 главы, со спора Лаврецкого с Паншиным, и не останавливаясь, дочёл «Дворянское Гнездо» до конца. Он читал быстро, но внимательно, а когда закончил, ему стало так обидно от безысходности для прекрасных людей, от несправедливости их судьбы, и в то же время так нежно, что он заплакал.

А уже утром Цветов бодро и непривычно вышагивал по дороге. Обычно он ходил быстро, твёрдо ставя ступню, сутуля плечи. Сейчас же словно поднимался в гору; наклонив тело, вытянув голову, как гончая. Он с силой отталкивался от асфальта, словно рвался не только вперёд, но и вверх. Он улыбался, было приятно ощущать движение тела, и у него, как в детстве, появилось чувство полёта, когда он с силой отрывался от асфальта, а порыв встречного ветра почти сбивал с ног, на мгновения приподнимал над землёй.