Екатерина Соловьева - Улыбка бога. В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом. И борьба эта не прекращается ни на минуту

Грохот, вопли, стук и лязг металла навалились на приятелей со всех сторон: где-то кузнец колотил по наковальне, по деревянной мостовой, усыпанной гнилым сеном, совсем рядом простучал дробный конский топот – кто-то пронёсся в сторону ворот, откуда-то из глубины, скорее всего, с рынка, доносились призывные крики торговцев. Узкие, кривые улочки, вились между бревенчатыми домами с окнами, затянутыми бычьим пузырём. За кривыми заборами глухо лаяли псы и гоготали гуси, скрипнула калиткой женщина с коромыслом, плеснув водой на доски, куда-то промчался босой мальчишка с тяжёлым мешком на плече, двое бородатых мужчин в расшитых рубахах, перепоясанных красными кушаками, вальяжно вышагивали, скрипя новыми сапогами.

Обогнав румяную женщину с большой корзиной, друзья отправились вверх по широкой, очевидно, главной улице, окружённой крепкими дворами с высокими воротами. Они остановились у низкой приземистой избы, которая уходила глубоко в землю. Под крышей виднелась деревянная дощечка с криво намалёванными красными буквами: «Корчма». Из широкой трубы валил дым.

Приятели спустились по лестнице и хлопнули шаткой дверью. Внутри было темно и чадно. Кисло пахло щами и уксусом. Свет едва проникал сквозь узкие окна у самого потолка. Небольшой трактир вмещал восемь длинных столов с лавками, придвинутыми к глиняным стенам. Семь из них были заняты: за одним жарко спорили три подвыпивших торговца, за двумя другими обедали, гремя кольчугами, шестеро воинов. За остальными что-то жевала пара бродячих артистов с дорожными узлами, пьяница, горько рыдающий на плече собутыльника, и цыган с золотой серьгой в ухе, а в конце зала красноносый старик тоскливо опорожнял кувшин в гордом одиночестве. Справа, у очага, маленькая женщина в грязном переднике помешивала сомнительное варево. Рядом, у стола повыше, похожего на конторку, суетился пузатый хозяин в засаленной душегрейке поверх рубахи. Когда он нагибался, чтобы пересчитать монеты в глубоком кармане под брюхом, на его лысине играли блики от огня. За спиной корчмаря, очевидно, находилась кухня: оттуда неслись крики, стук посуды и резко тянуло пережаренным луком. Женщина поморщилась: лук она терпеть не могла ни в каком виде. Глеб сглотнул образовавшуюся слюну и потащил Иду к конторке.

– Что сегодня в меню? – хрипло спросила она у хозяина, и осеклась.

– Чаво-о? – недовольно протянул тот, переваливаясь вместе с необъятным брюхом через конторку, и подозрительно кося чёрным глазищем.

Помявшись, Ида достала пять медных монет. Судя по нездорово радостному блеску во взгляде корчмаря, она переплатила. Но есть хотелось так сильно, что женщина не стала торговаться.

– Вот… Нам бы поесть… И попить…

– И с собой, – твёрдо добавил Глеб, морщась от боли в рёбрах.

Корчмарь смерил его презрительным взглядом, и, обернувшись к женщине у очага, крикнул:

– Пятунька! А ну подавай гостям полбу, да пожирнее!

Приятели уселись на жёстких лавках за пустующим столом, гадая, что же это такое они «заказали». Переваливаясь уточкой, Пятунька поставила на стол дымящийся чугунок, а спустя ещё пару минут – пирог с рыбой на плоской глиняной тарелке. От аппетитного аромата друзья чуть начали есть полбу руками, но вовремя вспомнили про ложки.

– А чаво это у вас, своих нетути? – удивилась Пятнуька, наморщив нос картошкой, и заправляя за платок седую прядь. – Ичас принясу.

Схватив в одну руку ложку, а в другую кусок пирога, приятели с жадностью набросились на горячую кашу. Ида сразу же обожгла язык, а Глеб нёбо. Шипя и ругаясь, они вновь атаковали полбу, исходящую паром. Вкусно было до слёз, хоть и не совсем похоже на ту пшёнку, от которой они воротили нос дома – попадались непроваренные зёрна вперемежку со внушительными кусками свиного сала. А предусмотрительная Пятунька уже принесла корчагу с чем-то ароматным и две большие кружки. Запивая большими глотками плотный ужин, Ида закашлялась:

– Ёл-кхи! Палки… Это что такое?

Глеб опрокинул кружку, обнюхал края и задумчиво заявил:

– Знаешь… смахивает на медовуху…

Сверкнув глазами, женщина икнула и улыбнулась:

– Да и пёс с ним. После сегодняшнего утра явно не повредит.

За пирог, ложки, флягу с водой и пару берестяных кружек пришлось выложить корчмарю ещё три монеты. Ида скрипнула зубами, бормоча, что в следующий раз им придётся продавать что-нибудь ненужное, а чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно купить что-нибудь ненужное, а у них денег нет. Но делать было нечего. Только медовуху, они не успели выпить до конца. Перелив её в берестяные кружки, друзья решили тянуть на ходу. И сытые, уже сравнительно довольные жизнью, выбрались наверх. Улица была полна народу, и Глеб крепко прижал к себе дорожный мешок. Проталкиваясь между группой мужчин, пропахших потом и мятой кожей, приятели двинулись вперёд, чтобы найти место в ближайшей таверне – заботливая Пятунька посоветовала остановиться в «Лодье», приговаривая: «тама брат мой, он и за медяшку пустить, тольки кажите, что, мол, от меня».