Мария Валерьева - Будничные жизни Вильгельма-Почитателя

Вильгельм даже на стену облокотился и потер виски пальцами. Чтобы он, один из лучших выпускников Академии, Почитатель, когда-то уважаемый представитель своего рода, совсем не помнил вчерашнего дня? Да еще и притаскивал в свой дом карликов? Видимо, у отличников тоже бывают черные полосы.

– Так, Нуд. Давай-ка, посиди за столом, а я пока поесть сделаю, пока ты не превратил кухню в помойку, – сказал Вильгельм и взял коротышку на руки, на что тот даже фыркнул.

– Я не виноват, что у людей такие высокие вещи!

– Ты не возмущайся, а перескажи наш вчерашний разговор, слово в слово. И про письмо расскажи, а то ничего не помню, – тихо сказал Почитатель, и, морщась от головной боли, начал кашеварить, с отвращением взирая на грязь, которую развел Нуд. Убирать этот бардак все равно пришлось Эльгендорфу.

Нуд все старательно рассказывал, с точками и запятыми, будто впервые и говорил с тем Вильгельмом, который прошлым вечером решил пустить его к себе в дом. Так Почитатель узнал и о ледниках, о чуме, о письме, которое, как оказалось, сушилось на подоконнике, потому что в плаще конверт промок и Нуд решил погреть его в нежных солнечных лучиках.

Вильгельм вздохнул и понял, что после решения важных вопросов кусок в горло не полез бы. И подумал, что стоило разобраться с делами после завтрака.

– Зачем аппетит портить? – вздохнул он и поставил на стол две тарелки с овсянкой-минуткой. Половина на молоке – половина на воде, потому что почти весь первый ингредиент был испорчен Нудом, а орден на формулу превращения воздуха в предметы Академия Вильгельму так и не выдала. Боялась, что чего-то наворотит, наверное.

Завтракали в тишине. Вильгельм сверлил взглядом конверт на подоконнике и подпирал голову рукой, а Нуд старательно облизывал ложку и тарелку, будто ел впервые в жизни, и даже забывал иногда вытереть мордашку полотенцем.

– Тебя вообще не кормят в вашей яме? Сколько можно чавкать? – с раздражением спросил Эльгендорф, когда его маленький помощник принялся хомячить десятое печенье, окуная его в испорченное клубничное варенье. Вильгельм, впрочем, об этом нюансе Нуду говорить не стал – позже сам догадается.

– Ну, понимаете, Хозяин, меня в коллективе не очень-то жалуют, а едим мы в одно время. Любят они всячески нагадить, тут уж ничего не поделаешь. То тарелку с кашей отберут, то чая не дольют. Иногда даже порции мои прячут! Ну, я подтыриваю иногда, но только из благих побуждений! Да и поесть я люблю…

– Это видно, – кисло усмехнулся Вильгельм, оглядев пузатое и налившееся жиром тельце карлика, а тот лишь развел руками. – Слушай, я свое слово всегда держу, данное в любом состоянии. Раз сказал, что ты можешь жить у меня – живи, но тебе сподручнее будет в кладовке. Конечно, если кто придет, тебя вряд ли примут за человека – издалека ты больше похож на жирного кота, но конспирация нам не помешает. Я тебе все обустрою, кровать поставлю, тумбочку, столик. Будешь отчеты заполнять, документы. Игуану мою не трогай, пока не скажу, а как скажу – трогай аккуратнее, она у меня постоянно не в настроении. У крыса меняй в клетке, но осторожно, иначе он тебе пальцы откусит. На окна не прыгай, дверь незнакомцам не открывай. Если кто спросит – скажи, что взрослых нет дома…

– Господин, ну я ж не ребенок! – возмутился Нуд и ткнул пальчиком прямо в глаз коту из блесток. – Мне больше ста!

– А я с дипломом Академским учиться закончил раньше, чем появилась Земля, так что не спорь! – Отмахнулся Вильгельм. – Пока меня дома нет – можешь пользоваться кабинетом, но по ящикам не шуруй, а то накажу. И вообще – к столу не подходи. Вот, наверное, и все. Вопросы будут?

Кривая рука и хотела сначала подняться, но потом передумала и осталась лежать в пустой вазочке из-под печенья.

После завтрака Вильгельм твердо решил разделаться сначала с Нудом, который протяжно выл в ванной и пытался отстирать футболку с цыпленком, а только потом работать. Он-то прекрасно знал, как карлик может замучить, и в любой другой ситуации наплевал бы на обязательства, но он ведь дал слово. Честное слово. А его держать надо хотя бы иногда.

С какой-то особенной грустью Вильгельм проплыл мимо полки с алкоголем, напоминая себе, что никакого похмелья у него быть не может.

«Похмелье придумали хитрые люди, чтобы на утро продолжить выпивать, всегда помни это», – как-то сказал ему Годрик, который сам шалил, отмечая разнообразие алкоголя главным достоянием рода человеческого, и устраивал себе похмельное утро каждый день.