Михаил Михеев - Вирус «В»-13. Тайна белого пятна

Березкин мазал лыжи, разогревая их над электрической плиткой.

— Это куда вы собрались? — притворно удивился Байдаров.

— За окунями.

— Далеко, осмелюсь спросить?

— Да нет, тут километров за тридцать.

— Хорошенькое «недалеко».

— Зато приеду с рыбой.

— Ты приедешь с насморком, Сережа, — заключил Байдаров, Он шутливо вздохнул и потащил из кармана письмо, Березкин отставил лыжи в сторону и с подозрением уставился на Байдарова.

— Яша, опять?

— Что опять?

— Опять хочешь сорвать рыбалку? Я не поеду!

— Да о чем ты?

— Ты принес командировочные?

— Нет, на этот раз простое письмо. От Григорьевой.

— От Григорьевой? — переспросил Березкин и потянулся за лыжей. — Что-то не помню такой.

— Вот как? — Байдаров укоризненно покачал головой. — А она еще просит, чтобы я поцеловал тебя за нее.

Березкин ожег себе пальцы о плитку и выронил баночку с лыжной мазью.

— Это… от Тани Майковой?

— Да, от Тани Григорьевой. Это одно и то же…

Закончив чтение, Байдаров увидел, что Березкин мрачно разглядывает цветную этикетку на баночке с лыжной мазью.

— Тебе не понравилось ее письмо?

— Нет, почему же, письмо хорошее… Мне ее новая фамилия не понравилась.

— Татьяна Григорьева?… По-моему звучит неплохо.

— «Татьяна Байдарова» звучало бы лучше, — упрямо возразил Березкин.

Молча и сосредоточенно Байдаров сложил письмо.

— Видишь ли, Сережа, — сказал Байдаров задумчиво, — я еще в Институте витаминов заметил, что Григорьев… ну, как это говорят романисты… неравнодушен к Тане. А когда она поехала на конференцию, он прислал мне письмо. Он писал, что любит Таню, что без нее жить не может, чтобы я берег ее там… ну и все такое. Мне кажется, я честно выполнил его просьбу…

— Ну, а ты? — перебил его Березкин. — Ведь ты… ведь тебе тоже нравилась Таня?…

Он с сочувствием смотрел своими темными глазами в лицо товарищу, ожидая ответа. Байдаров ласково обнял его за плечи.

— Знаешь, Сережа. Мне хочется… — Байдаров улыбнулся. — Мне хочется поехать с тобой за окунями. У тебя найдется лишнее удилище?…

Всегда наглухо закрытые железные створки ворот клиники были широко распахнуты. Холодный ветер с моря гнал по двору мусор, рваную бумагу, упаковочную стружку. Во дворе суетились люди, разгружая грузовики.

В двери главного подъезда вносили кровати, ящики с медикаментами, шкафы, медицинскую аппаратуру.

У каменного устоя, на котором висели створки ворот, усердно трудился рабочий. С силой ударяя ломом, он пытался оторвать От устоя доску с надписью «Свидания с больными запрещены». Доска была заделана крепко, лом звенел от ударов, летели крошки цемента.

На ступеньках пустой проходной будки лежала новая доска: «Рабочая больница».

У главного подъезда стояли Роберто, в теплой куртке, наброшенной на белый халат, и О’Патли. Лицо редактора уже приняло свои прежние очертания. Ветер с моря трепал задорные рыжие кудри.

— Не туда, не туда! — закричал Роберто носильщикам. — Операционная у нас в главном корпусе! — он повернулся к О’Патли, продолжая разговор. — До сих пор не пойму, как это в министерстве согласились отдать клинику под рабочую больницу.

— В министерстве были рады отделаться от клиники. Все очень сконфузились, узнав, что у них под боком творились такие уголовные дела. Пользуясь случаем, я намекнул через газету, что рабочие Пригорода своими жизнями заплатили за право иметь такую больницу. Сколько их здесь погибло.

— Уже после того, как судили доктора Крейде, пришлось похоронить еще двоих, — вставил Роберто. — Кстати, сегодня увезли на кладбище то, что осталось от прежнего доктора Шпиглера. Бедняга рассчитался за прошлые прегрешения тем, что вовремя умер.

— Да, вовремя, — согласился О’Патли. — Когда я под его видом пробрался в клинику, то очень боялся, что нас случайно заметят вместе. Но в этот день Шпиглер вообще не выходил из своей каморки. Я нашел его в постели. У него что-то случилось с сердцем, он умер на следующие сутки, не приходя в сознание. Мне пришлось оторвать доски в полу и целые сутки копать могилу. Хорошо, что в клинике никто не интересовался идиотом-уборщиком…

О’Патли внезапно оборвал фразу. Выражение его лица стало серьезным. Роберто взглянул на двери подъезда.

По ступенькам лестницы, с мусорным ведром в руках спускалась женщина, одетая в синий халат и грубые парусиновые туфли. Рукава ее халата были закатаны до локтей, обнажая красивые руки с длинными пальцами.