Виктор Точинов - Дороги, которые нас выбирают

Машенька Королева наблюдала за этим со стороны, из угла гостиной, и сама не понимала, отчего ее глаза все сильнее заполняются слезами.

— Вздремнувши, товарищ Чечевицын? — небрежно спросил комэска Фокин. — Гляжу, ты носом заклевал, так и не стал тревожить, хоть так, думаю, передохнет малеха…

Фокин и двое его ординарцев ехали рядом верхами. Остальные всадники отряда растянулись колонной по двое и впереди, и позади брички.

— Давно? — спросил чекист, растирая глаза кулаками.

— Чё давно-то? — не понял комэска.

— Сплю давно?

— Дык с полверсты, как задремавши…

— Надо ж, какой сон длинный привиделся… Давненько такое не снилось… Бывал я детстве в этих местах… Давно, пятнадцать лет назад. Правда, тогда зима была… Навеяло, видать.

Комэска посмотрел искоса: лицо у спецуполномоченного стало другим, словно помолодело на те самые пятнадцать лет… И еще мечтательность появилась, и во взгляде, и в улыбке (широкая улыбка на лице у Чечевицына… второе пришествие грядет, не иначе).

— Когда стадо бизонов бежит через пампасы, то дрожит земля, — сказал чекист и даже голос его стал другим, словно бы детским, — а в это время мустанги, испугавшись, брыкаются и ржут.

— Чё, чё? — изумился Фокин.

Чечевицын вновь грустно улыбнулся и добавил:

— А также индейцы нападают на поезда…

— Поспал бы ты в бричке еще, товарищ уполномоченный, пулеметы сдвинувши. Каки-таки, богомать твою, индейцы? Чай от нас до Индии вест с полтыщи, кабы не поболее (Чечевицын после этих слов улыбнулся обычной своей заледеневшей улыбкой, самыми кончиками губ.) Бандюки из тутошних погромили поезд на разъезде, верно тебе говорю…

— Не читал Майн-Рида… — постановил спецуполномоченный уже самым обыденным своим голосом, жестким и твердым, словно протокол подписать предложил.

— Какой там май, до мая я не доучившись… — махнул рукой комэска. — Зимой в церковно-приходскую походил, а как весна, батяня за шкирятник сгреб: хорош, мол, учиться, ученый, мол, уже… Только буквы и осилил. А чтоб слова из них… так то в унтер-офицерской школе, десять годков спустя, учили складывать.

Комэска помолчал, вернулся к насущному:

— Банда, верно тебе говорю. И не откель-то залетные, самые, богомать твою, тутошние.

— Пока не банда… — рассеянно сказал Чечевицын, все еще вспоминая свой сон.

— Чё?

— Не банда, говорю. Дезертиры, местные, с Коммунарово, несколько с других деревень ближних… В Парамоновском лесу сидят, от мобилизации прячутся. Всего десятка три, но при оружии из них меньше половины. Вот еще пару налетов проведут, винтовками, наганами, патронами разживутся, кровью друг друга повяжут… Тогда будет банда.

— Чё-то ты, товарищ Чечевицын, все про них знаешь больно уж обстоятельно…

— Агентурные данные.

— Ты меня, товарищ Чечевицын, словесами мудреными не пужай… Нет бы в простоте сказать: сыскался, мол, в банде иуда, сдал своих с потрохами…

— Не иуда, а осознавший свои заблуждения и раскаявшийся гражданин.

— Все едино иуда… Ну и каким макаром мы их с Парамонова лесу выкурить сподобимся? Видывал я тот лес, цельным полком тот лес и то не прочесать, а у меня сто семеро списочного состава, сам сто восьмой. Да ты, да с тобой трое. Ежели даже дуриком напоремся на их, — уйдут, как есть в чащу уйдут… Зимы по хорошему надо бы ждать… Люди, богомать твою, не волки, чтоб в лесу-то зимовать, сами по избам родительским разбредутся… Там и вяжи их поодиночке.

— Нет у нас до зимы времени, товарищ Фокин. У нас и дня-то лишнего нет. Было у нас с тобой двое суток, да половина первых уже прошла. Тебя на фронте ждут, меня в Губчека, а ты тут до зимы сидеть надумал.

Чечевицын не преувеличил. Не то что дня, часа у них лишнего не было. Войска Комуча и белочехи меньше чем в сотне верст, фронт трещит и распадается на части, каппелевцы рвутся к Казани.

Оперативный отряд усиления под командованием Фокина срочно изъяли из подчинения ГубЧК и перебрасывали на фронт. Но по пути надлежало выполнить дополнительное задание: избавить от угрозы единственную железнодорожную нитку, связавшую губернский город с Москвой.

Комэска Фокину очень не хотелось заниматься поисками иголки в стоге сена, то есть банды в Парамоновском лесу. Он понимал: если спустя два дня не явится на фронте с докладом к командиру сводного им. Нижегородского пролетариата конно-пехотного полка, — армейское начальство поставит к стенке. А если они не обезвредят банду, угрожающую железке, — к стенке поставят чекисты. Не одного поставят, в компании Чечевицына, но кому от того легче?