Эмилий Миндлин - Всемирный следопыт, 1927 № 09

Подойдя к дому, в котором я ж мы попрощались, условившись с Нургсовым встретиться на следующий день.

Ком земли с Кастеля, натерший и мне порядком плечи, я положил на ночь в ведро с водой. Утром уже большие куски глины с густо вкрапленными в нее камешками, легко отделялись, и то, что оказалось почти в центре кома, превзошло все наши ожидания.

В моих руках была небольшая, позеленевшая от времени бронзовая голова фавна [16] Фавн — древне — италийское божество. Римляне поклонялись фавну, как богу лесов, полей, лугов, как покровителю скотоводства, защищающему животных от диких зверей, ) прекрасной работы.

Зверино-весело ширились в улыбку крупные чувственные губы бога лесов. Трепетали его тонкие ноздри. Лукавый, настороженный взгляд точно впивался в смотревшего на него. Пьедесталом для головы служил венок из игмежа, охватывавший шею фавна. Над косматой головой выступали маленькие рожки.

Я был сильно взволнован своей находкой…

В уютном ресторанчике на берегу моря Нурасов уничтожал шашлык, густо посыпанный зеленью.

— А, это вы, Аркадий! — радостно встретил он меня. — Конечно, ваш клад раскис в воде весь без остатка?

— Нет, кое-что осталось, — загадочно ответил я. — Пойдемте ко мне — посмотрите…

Когда Нурасов увидал голову фавна, добродушно-безразличное выражение его лица сразу изменилось. Заблестели глаза жадными и пытливыми огоньками.

— Очень интересно… — пробормотал он, рассматривая со всех сторон находку. — Не встречал таких, но слышал, что подобные головы были всегда утилитарного характера. Может быть, это ваза с крышкой, — продолжал он, — а шея с венком — подставка?

Достав из кармана лупу, которая летом служила ему зажигалкой, Нурасов начал внимательно исследовать рога, уши и глаза фавна.

— Непременно должен быть нарез, — бормотал он.

На столе у меня красовался большой коричневый жук-усач — редкий для Крыма экземпляр. Небрежно Нурасов вытащил булавку, которой был проткнут жук, отломав часть головы жука, и, вопреки своей обычной деликатности, даже не извинившись за свою неловкость, стал скоблить острием булавки прозелень.

— Смотрите: вот следы нарезов! — торжествующе воскликнул он, водя булавкой по верхней части волосатой головы статуэтки. — Я сейчас приду, — бросил Нурасов уже на ходу.

Вскоре он шумно ворвался ко мне, тяжело дыша от довольно крутого подъема к моему дому.

В руках у него было два пузырька и кусок ваты.

— Теперь уж откроем! — сказал Нурасов и начал с ожесточением тереть ватой отдельные части головы, а затем сосредоточил все внимание на глазах. Намотав вату на спичку, он вводил ее под веки, скоблил, давил и тряс.

Внезапно раздался сухой треск, и верхняя часть косматой головы откинулась. Я припал к плечу Нурасова, заглядывая внутрь головы. На нас пахнуло густым благовонием.

Затаив дыхание, Нурасов извлек плотно пригнанную теракотовую греческую гарибиллу [17] Гарибилла — маленькая вазочка с узким горлышком. ). Греки употребляют их для ароматических масел. Узкое горлышко было залеплено смолистым веществом черного цвета. Позже выяснилось, что это была мастика из сока кевового дерева, от времени обратившаяся в твердую массу. Нагрев лезвие перочинного ножа, Нурасов постепенно выковырял мастику.

Внутри гарибиллы оказался свернутый в трубочку кусок пожелтевшего пергамента…

С большой осторожностью мы извлекли этот пергамент. На одной стороне его находился какой-то план, а под ним, на обратной стороне— пространный греческий текст.

Наши школьные познания в греческом языке были слабы, и мы разбирали лишь отдельные буквы.

— Придется отложить расшифровку до Москвы, — с досадой вырвалось у меня.

— У Кафара в кофейной я мельком видел караимского [18] Караимы — небольшой народ (численностью до 12 тыс.), проживающий, главным образом, в СССР, в Крыму. ) ученого Тиро. Он безусловно должен знать древне-греческий язык…

Вечером того же дня Нурасов вошел ко мне в комнату с почтенным стариком, белым как лунь, с ясным, приветливым лицом.

С любопытством рассматривал он голову фавна и гарибиллу, затем достал из кармана широких брюк потертый футляр от очков. Долго приспособлял очки на горбатом носу, примотав с одной стороны за ухо шнурочком, вместо отломанной металлической дужки. Приложив ладонь к глазам, караим молча, напрягая складки большого лба, углубился в текст пергамента. Вздохнув, начал медленно переводить слово за словом.