Эмилий Миндлин - Всемирный следопыт, 1927 № 09

Его появлением в такую погоду метеорологи были так удивлены, что долго ничего не могли осмыслить из того, что говорил им татарин. Только когда Саид-Велли уже раз пять повторил свои слова, наблюдатели получили обратно дар речи, и Лебедев спросил:

— Что ты болтаешь? Какие люди? Где мерзнут?

— Два человек… Там! На дороге! — ответил татарин и махнул рукой в ту сторону, откуда шла буря.

— Как ты пришел сюда? — осторожно просил Кондрашев.

— Вот так! — и татарин замахал руками и головой, затопал ногами, показывая, как он пробирался через снег.

Раньше других пришел в себя Ибрагим. Он все еще держал в руках швабру, и теперь стал водить ею по Саиду-Велли с таким увлечением, точно перед ним был не человек, а крепкий чурбан.

Счищая с него снег, Ибрагим сделал маленькое открытие: на спине Саида-Велли оказалась его круглая корзина, полная яиц. С двумя пудами на спине этот татарин прошел через плоскогорье увязая в сугробах, борясь с ветром, и благополучно добрался до обсерватории!

Опять широкими глазами оглядывали наблюдатели человека из метели, и опять тот еще и еще повторял, что дело не в корзине, а в тех людях, которые замерзают там, в снегах. А корзина — только потому, что, когда он вышел из Коккоз, было тихо, и он думал, что и на горах то же самое, а здесь оказался маленький, совсем маленький ветерок. Ну, а ко гда он поднялся, то не возвращаться же ему было обратно!

Ни о горячем чае, ни о том, чтобы немного погреться, Саид-Велли не хотел и слышать. Он торопил наблюдателей сейчас же итти спасать замерзавших людей. Но не мало времени прошло прежде, чем наблюдатели вполне пришли в себя и смогли понять, что это значит.

И, поняв, засуетились.

Лебедев, путаясь в рукавах, поспешно стал натягивать на себя теплую одежду. Он не говорил больше, что в такую метель нельзя вылезать из траншей. Профессор, снова вернувший себе самообладание, выгреб из комода большой шерстяной платок и укатал им себе всю голову.

Ибрагим, по плану, должен был остаться на обсерватории и все время громко звонить в колокол, укрепленный на крыше дома. Этот колокол был для заблудившихся в метели, чтобы помогать им находить дорогу к обсерватории — к теплу и свету.

Пока метеорологи одевались, татарин рассказал, как, поднимаясь на Яйлу, он на тропинке догнал мужчину с мальчиком. Они шли в Ялту из Ени-Сала навестить жену мужчины и мать мальчика, которая лежит в городе, в больнице. Поднявшись на плоскогорье, путники были захвачены метелью и долго блуждали в ней. Мальчик скоро выбился из сил, мужчина не мог его нести, Саид-Велли и без того был нагружен тяжелой корзиной. В конце концов, мужчина с мальчиком остались сидеть в снегу, километрах в двух от обсерватории. Они взяли слово с Саида-Велли, что он оставит на станции корзину и придет их спасти.

Сам Саид-Велли еле нашел среди огромных сугробов крышу обсерватории, но если бы он не увидел сквозь летевший снег профессора, вылезшего из траншеи, он никогда бы не нашел входа в снежные катакомбы.

Терять время было нельзя.

Метеорологи наполнили карманы пузырьками со спиртом, с вином, трубочками с вазелином и разными вещами, которые могли пригодиться. Кроме того, к поясам они привесили карбидовые фонари.

Кондрашев прошел по траншее к сараю. Там, в конуре, жили две обсерваторские собаки— потомки родичей ньюфаундленда. У этих собак были многозначительные имена: Раскопай и Докопай. Теперь пришло время им эти имена оправдать.

Выпущенные из конуры собаки так обрадовались свободе, что как бешеные носились по траншеям, перепрыгивая друг через друга и сшибая с ног людей. С трудом удалось поймать их и привязать к поясам.

Расширив отверстие в снегу, Саид-Велли, Кондрашев и Лебедев вылезли вслед за собаками наружу, в метель, и сели в снег, ошеломленные бурей. Дикий снежный вихрь залеплял глаза, хлестал в лицо, набивался за шиворот и в рукава.

Профессор крикнул изо всех сил:

— Я не могу итти! Ничего не вижу! Нас засыпет!..

Но его никто не слыхал. Кто-то взял его за руку, потянул, профессор встал и пошел. Вернее, не пошел, а забарахтался в снегу.

Сначала под ногами шел твердый, крутой подъем. Это была крыша обсерватории. Когда она кончилась, все трое по пояс увязли в снегу и, работая и двигая руками и ногами, тронулись навстречу буре…

Они шли страшно медленно. Два километра они шли два часа.

Что можно сказать про эти ужасные два часа, два часа дикой борьбы с разбушевавшейся стихией? Только то, что хотелось лечь, не двигаться, зарыться в снег и там остаться, спрятавшись от метели. Безумно чесалось и болело лицо от хлеставшего снега, перчатки на руках смерзлись и пальцы застывали, отказывались шевелиться.