Абрахам Меррит - Мир приключений, 1929 № 05-06

И началось. Нели пышные дамы в одиночку и дуэтом. Кто-то отщелкал чечотку… Кто-то читал Маяковского…

Наконец появилась Безэа. В своем белом, блестящем, как иней платье, она была ослепительна.

Пианист коснулся пальцами клавишей… И как вздымающиеся и вновь опадающие волны, нас подхватил и куда-то понес «Июнь» Чайковского…

А голос Безэа сливался с песнью волн и властвовал над нею…

Что это?! Лицо, плечи, белоснежное платье Безэа — все залилось алым отсветом. Пять окон зала полыхали зловещим пламенем. И вслед публике, в панике теснящейся к выходу, с подмосток несся дикий вопль Безэа:

— Голим! Голим! Смотлите — там все заголелось!

— «Песчинка»! — мелькнуло у меня в голове… Вскочив на подмостки, я схватил Безэа за плечи:

— Замолчите!

Она впилась в меня безумными глазами. Потом, побелев, как мел, пошатнулась… я подхватил ее и понес в ее комнату. Сдав бедняжку служанке, я побежал узнать, в чем дело. Внизу ко мне кинулись смущенные молодые человеки.

— Что с нашей звездочкой? Она испугалась? А мы то хотели услужить… эффект этакой, световой… Бенгальский огонь велели зажечь на балконе, как только она начнет читать…

— Да, бывают услуги… — вежливо намекнул я и поспешил к Безэа.

Она уже сидела на диване и тыкала в опухшей носик пуховкой. Увидя меня, зашипела:

— Довольны? Выследили таки? И тоже будете издеваться… — За моей спиной послышалось знакомое хихиканье.

— Что, водонушка? Калкнула таки? Сыл выпал… Хе-хе-хе…

— Уйди!

— Волона, волона! А хочешь, я скажу ему твою фамилию, имя и отчество?

— Не смей, гадина! Я сама скажу!

И мужественно отчеканила:

— Валвала Глигольевна Тлоекулова!

Это было так комично, что забыв печальную обстановку, я захохотал, как мальчишка…

— И вы тоже! — печально сказала Безэа.

— И ты, Блут! — подхватил Квач.

— Не обижайтесь! — взмолился я, — ну, хотите — целую неделю буду болтать с вами без этой несчастной буквы? Но какая же вы молодчина! Какая сила воли! Какая неусыпная слежка за собой! И с такой сплои, да не вылечиться!

— Вылечиться можно от чего угодно. Но где взять то, чего нет? «Из ничего не будет ничего»…

— Это слова кололя Лила, — напыщенно пояснил Квач.

— Шут! — Безэа невольно засмеялась и сейчас же опять заплакала, уткнувшись носиком в подушку.

Квач мешком шлепнулся на пол и стал нежно гладить Безэа по плечу.

— Пойдешь в кино, китаяночка? Иди, глупышка! Неужто так и погибнуть таланту?

Я, считая себя лишним, выскользнул из комнаты… Но до меня успела долететь слабая, как вздох, мольба:

— Квач, похудей….

Тени голубели под утесами. Тишина и зной плыли над шелковой пеленой шаловливых мелких волн.

Мы замолчали. Квач монотонно всхлипывал.

Внезапно тяжкий гул всплыл откуда то снизу, словно с исподу шлепнуло о земную пленку исполинским комлем. Ласковые волны взвилась пенными великанами, и скалы ахнули и, обливаясь каменным потом — каплями щебня — осели назад, как вспугнутые лошади. Даже Квач всполошился, отлип от облюбованного ложа и тяжко вдавил массивы ступней в теплый и влажный песок.

Безэа дико взвизгнула и метнулась от скалы.

— Земля-тхя… тхя… тхя…

Нелепый всхлипывающий клекот глухо кипел на ее губах… Словно колючий клубок безжалостно душил хилый и бледный звук.

Я понял.

Подземный гул откатился куда то вглубь.

Волны бессильно зашипели и снова льстивыми слугами легли у наших ног.

Квач оглушительно хохотал. Казалось — лопнет желтый мешок костюма и необъятный живот выплеснется на щебень сальным и жидким киселем.

Безэа, сжав кулачки, пунцовела. Пламенным стыдом алели лицо ее, уши, шея. Ненавистью колола ее глаза хлюпающую тушу.

— Негодяй! — шелестела она, — О-о-о! подлец..

А Квач булькал, надсадно всхлипывая:

— Э-Э-э! Земля-тхя… тхя. Позволь познакомить… полностью так сказать… Бех-та За-ха-хов-на Ах-ская… Бе зэ-А, так сказать…

Девушка хотела что то выкликнуть, пыталась ядом слова залить издевательский хохот Квача. Но невидимая петля сдавила, захлестнула тонкую шею… Безэа выдохнула какой-то смятый звук, молниеносно взметнулась и исчезла за скалой.

— Квач, нелепая ты, безжалостная скотина! — пинал я глухо стонущую в конвульсиях хохота тушу. — Объясни мне только одно…