Анатолий Полянский - Десять процентов надежды

«Могу предоставить временное убежище в нашей школе, — продолжала женщина. — Годится? Здесь был госпиталь. Теперь он переехал. Так что место есть. И койки тоже. Давайте знакомиться. Меня зовут Ириной».

Мантусов трудно сходился с людьми, особенно с женщинами, а тут уже через неделю-другую почувствовал себя с Ириной так, будто они были знакомы не один год. Именно Ирине Мантусов впервые в своей жизни принес подснежники и только тогда понял, как приятно дарить цветы любимой женщине.

«Милый Мантусов, — сказал она, грустно глядя на подснежники, — не забывайте, что я вдова и на несколько лет старше вас».

В этот момент в класс, где они сидели, вбежала раскрасневшаяся Пуговица. Увидев подснежники в руках Ирины, она сразу посерьезнела, а потом вдруг расплакалась. Мантусов долго не мог ее успокоить. Взяв девочку на руки, он баюкал ее, пока она не затихла.

«Почему ты плакала?» — спросил ее Мантусов на другой день.

Пуговица молчала.

«Тебя кто-нибудь обидел? — допытывался он, взволнованный непонятным поведением девочки. — Почему ты не отвечаешь?»

Упрямо опустив голову, Пуговица стояла перед ним какая-то неуступчивая, отчужденная. Он так и не смог ничего от нее добиться. Это встревожило его. Он терялся в догадках. Что могло случиться? Не будет же ребенок капризничать беспричинно?

Вскоре Мантусов начал замечать, что Пуговица сторонится Ирины. И если та о чем-нибудь ее спрашивает, отвечает неохотно и односложно.

Мантусов никак не мог понять, почему так резко изменились их отношения. Неужели между Пуговицей и Ириной что-то произошло? Но тогда Ирина сама должна была рассказать ему обо всем. Отчего же она молчит?

Потом ему припомнились вещи, на которые он раньше не обращал внимания. Ирина нередко бывала строга с Пуговицей, не допускала, чтобы та баловалась. Ирине он, разумеется, ничего не говорил. Но она сама почувствовала неладное и однажды вечером спросила его напрямик:

«Отчего между нами появился какой-то холодок? Я, кажется, не давала к тому ни малейшего повода».

Мантусов смутился, что-то растерянно забормотал о чуткости и доброте к детям. Ирина перебила его:

«Так вот в чем разгадка шарады… — В ее голосе прозвучала печаль. — Милый Мантусов, а я-то думала, что вы понимаете меня. Очевидно, я не учла одного: вам не довелось быть отцом. — Она грустно улыбнулась и продолжала все так же спокойно: — Проще всего пожалеть ребенка. Тем более сироту. Гораздо труднее воспитать в нем понятие «нельзя». Оно в детях очень слабо развито. И ваша девочка тут не исключение… Впрочем, она пока еще и не ваша. Вы до сих пор не удочерили ее. Думаете, она не понимает этого и не переживает?..»

Последние слова Ирины особенно больно задели Мантусова. Оказывается, она может быть и жестокой, подумал он расстроенно. То же самое можно было сказать мягче: просто напомнить, что надо оформить документы. Не по злому же умыслу он этого не сделал.

На другой день Мантусов побывал в исполкоме и оформил удочерение. Теперь Пуговица стала Машей Мантусовой. Потом он нашел частную квартиру, и они переехали. В школе начинались занятия.

Солнце вынырнуло из-за вулкана, океан пожелтел. Сырая полутьма казармы отступила, и по комнате заплясали пылинки. Солнечный луч заглянул в бачок с кашей, маслянисто-рассыпчатой, крупинка к крупинке.

— Яка гарна с виду, — сказал Семенычев, протягивая котелок повару.

— И погана на вкус, — в тон ему добавил Шумейкин.

Сашок обиженно насупился.

— Я ж говорил: не умею готовить. Не получится из меня кашевара.

— Не скули, без тебя тошно, — оборвал Шумейкин.

В это время Ясуда, получив порцию каши, отправился в свой угол. Он обычно сидел в этом темном углу, поджав под себя ноги и закрыв глаза. Осторожно ступая, японец обошел бойцов и ненароком задел Шумейкина.

— Ты что, не видишь? — разозлился тот еще больше.

Ясуда что-то извинительно забормотал. Но Шумейкин не унимался:

— Ходит тут всякое дерьмо! Только лишнюю пайку жрет. Ну, чего выпялил буркала?

Рядом с Шумейкиным оказался Комков.

— Побереги свои потрепанные нервы.

Бойцы засмеялись.

— Хватит вам, петухи, — примирительно проворчал Галута. — Чуток обнюхайтесь. Свои же…

Комков добродушно ткнул Шумейкина в бок. Вытащил кисет. Они скрутили по цигарке и вышли из казармы.

— Ох и злой же ты! — заметил Комков.

— Жизнь таким сделала.

— Так уж и жизнь? — Комков нахмурился. — Привыкли мы все на нее спихивать. Человек прежде всего сам себя делает.