Михаил Зуев-Ордынец - Белая полянка

Самолет уже был готов к взлету. Мотор взвыл и заработал с ровной, четкой отсечкой. Коротконогий встревоженно огляделся, но летчик уже перевел мотор на почти бесшумные обороты и спрыгнул на землю.

— Готово? — спросил нетерпеливо коротконогий. — Могу я кончить свое дело?

— Смотрите сюда. — Взяв его за плечо, летчик показал в сторону взлета. — Видите кучу сучьев и сухой ствол? Оттащите их подальше. Взгляните, нет ли ям или канав. Это для нас самое страшное. Кстати, сосчитайте шаги до противоположной опушки. И быстрее, быстрее! Остались минуты! Малютку беру на себя. У меня не убежит, не беспокойтесь.

Коротконогий зашагал по полянке.

Девушка стояла у низко опущенного крыла самолета. Она смотрела на березки и ждала рассвета, хотела, чтобы последний рассвет был ярким, румяным, с веселой зарей. Но утро обещало быть тусклым и туманным.

Роща притихла в ожидании минуты, когда зажжется восток. Вдруг закуковала кукушка. Девушка встрепенулась, послушала и мысленно спросила:

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Кукушка неторопливо насчитала десять лет, потом еще десять, и тогда девушка сказала:

— Неправда твоя, кукушка! Неправда! — и, отвернувшись, впервые заплакала от жадного желания жить, от нестерпимой жалости и любви к маме, к старенькой, доброй, всегда веселой маме. Но, подавив плач, повернулась и стала лицом к кабине. Дверцу за собой летчик не закрыл, и она видела щиток управления, густо усеянный стрелками, циферблатами, кнопками, выключателями с непонятными надписями.

Но было в кабине и кое-что знакомое, понятное, уже изученное: полированный полумесяц штурвала, сектор газа, педали. Корпус самолета вибрировал, будто ему не терпелось взлететь. Нет, не взлететь ей в родное небо! Не оторвать ей от земли этот, похожий на злобного зверька самолет. Она «не проходила» еще взлета.

Девушка задохнулась от внезапной мысли.

«Пусть не улететь, пусть! А они? Лишь бы не улетели они! Какая из педалей тормозная? — она осторожно заглянула в кабину. — Только это, только это бы узнать! Остальное не трудно. Мотор уже включен на малые обороты».

Девушка огляделась. Коротконогий мерно шагал по поляне, мотая головой. Он подходил уже к противоположной опушке. Летчик стоял рядом, беспечно натягивая перчатки. Девушка качнула ногой, как на утренней зарядке, и ударила летчика носком в низ живота. Он глухо вскрикнул и обмяк, садясь на землю. Но вдруг снова выпрямился и стал доставать пистолет. Она ударила его вторично, и он рухнул на землю, взвыв по-звериному.

В кабину девушка вкинула себя, подтянувшись на руках, уверенно поставила ногу на педаль. Не зная, она твердо верила, что освободила тормоз. И тут увидела лицо летчика, цеплявшегося за крыло. Но выжат сектор газа — вперед! Самолет рванулся, и лицо летчика сдуло, как ветром. Роща откликнулась звонким эхом на густой рев самолета. Некогда было опустить фонарь кабины. В лицо, в грудь ударил ветер холодной, упругой волной. Белый платочек, завязанный на груди узлом, развевался за ее спиной, как белое крыло. Руки со смешными пальцами-коротышками, исцарапанные, с содранной кожей, лежали на штурвале. Только это и надо делать теперь. Надо сжимать штурвал так, чтобы самолет не струсил, не вильнул в последнюю минуту, а шел бы прямо, все прямо — до конца!

И самолет покорился девичьим рукам. Он мчался, подпрыгивая на кочках, прямо на столпившиеся в испуге березки. А наперерез ему бежал коротконогий. В руке его дергался от неслышных выстрелов пистолет. Но ни выстрелов, ни свиста пуль она не услышала и закричала с ликующей ненавистью:

— Теперь не уйдешь! Теперь попался, гадина!..

Его лицо с перекошенным в крике ртом, отнесло в сторону.

А потом загорелся ласковый, теплый свет. Она знала: это, разорвав туман, вышло солнце, которого она так ждала, жаркое, кипящее золотым пламенем. Под его первыми лучами березки оделись в розовые сарафаны.

— Полянка… родная… прощай… — сказала она и в последний раз выжала ручку до отказа, чтобы удар был вернее, безвозвратнее, чтобы на грохот взрыва скорее сбежались люди…

Колхозники, проезжавшие утром по проселку, увидели, как из березовой рощи вымахнуло голубое пламя, стало красным и обросло черным дымом. От грохота лошади встали на дыбы и понесли.

Первое, что заметили колхозники, прибежав на полянку, была черная безобразная дыра, изуродовавшая белый хоровод березок. В глубине рощи горело со свистом и гуденьем.