Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №1

Лес то редел, то становился гуще, снег под ногами то почти совсем исчезал, то доходил до колен. Метель не унималась. Временами скрип стволов и постукивание мерзлых сучьев затихали, будто пес прислушивался к чему-то.

В одно из таких затиший мы услышали церковный звон. Одинокий колокол ронял редкие звуки, которые летели друг за другом с медлительностью утомленных птиц. В этих воплях колокола слышалась скорбь и тревога: то ли прощались с кем-то, то ли сзывали людей.

Брюкнер, несший с англичанином носилки, кивнул головой в сторону набата.

— Там есть деревня, а на деревне похороны есть.

Минуты две стояли мы, прислушиваясь, потом резко повернули направо и пошли прочь. Звук набата исчез, заглушенный гудением сосен. Однако, пройдя в новом направлении около часа, мы опять услышали звон, такой же медлительный и печально-тревожный. Все остановились, повернувшись к немцу.

— Имеется еще одна деревня и еще одни похороны, — сказал Брюкнер без прежней уверенности.

Мы помнили, что повернули прямо на ветер и шли против него. Однако две деревни с похоронами в такую погоду… Уж не обманул ли нас ветер, который покружил нас по лесу и вывел к той же деревне?

Люди совсем растерялись, когда, повернувшись спиной к деревне и пройдя по лесу еще около часа, опять услышали рыдающий набат. Столпившись вокруг носилок, мы всматривались в низкое темное небо, сеющее снег, точно в самом деле надеялись увидеть, откуда появляются эти медные вопли.

Федунов растолкал беглецов и остановился перед немцем.

— Этот проклятый водит нас вокруг одной деревни, чтобы охранники подоспели и сцапали.

И хотя Брюкнер шел впереди меньше, чем остальные, все уставились на него. Утомленные и голодные, мы легко поверили, что немец действительно обманывает нас.

— Убить его, гада! Сейчас же избавиться от шпиона!

— Я есть не шпион, — твердо возразил Брюкнер.

— Не шпион! — передразнил Федунов. — Так мы тебе и поверили! Ведь тебя и в барак наш подсадили, чтобы шпионить.

— Я не был подсажен к вам никем, — так же твердо опроверг немец. — Я был, как все, туда посажен, и они мне такую же судьбу приготовленной сделали.

— Врешь ты, гадина! Тебя и по-нашему говорить научили, чтобы русских подслушивать и коменданту доносить.

— Я русский язык в Ленинграде выучил, — защищался Брюкнер. — Я там на «Электросиле» почти два года техником работал.

— На «Электросиле» работал? — спросил молчавший всю дорогу Самарцев, приподняв голову.

Он учился в Ленинграде, знал город и хотел проверить Брюкнера.

— А где жили немцы с «Электросилы»?

Брюкнер обрадованно повернулся к нему.

— На Васильевском острове, Детская улица, дом три.

— Верно, я знаю ту улицу, — подтвердил Самарцев. — И дом тот знаю, где немцы жили.

— Я в концентрационный лагерь послан был, потому что против войны с Россией говорил.

— За это тут посылают не в концлагерь, а на фронт, — заметил Стажевский. — В штрафные батальоны на восток.

— Со мной они еще хуже сделали.

— Что же они сделали с тобой? — спросил Устругов с неприязненным интересом.

— Я не могу этого сказать, — тихо ответил немец. — Мне стыд большой будет.

— Вон оно что! Стыдится секрет свой выдать! — издевательски выкрикнул Федунов. — Смотрите, он даже краснеет, как девчонка!..

Немец испуганно оглядывал людей, окруживших его. Он искал сочувствия. Но обросшие лица были одинаково жестоки.

— Так что же они сделали с тобой? — повторил Георгий с такой суровостью, что Брюкнер втянул голову в плечи, будто его ударили.

— Они меня бесчестным сделали, — тихо проговорил Брюкнер, смотря себе под ноги. — Они меня из мужчины в немужчину сделали…

И, вдруг решившись, комкая фразы и путая русские слова с немецкими, стал рассказывать свою действительно страшную и постыдную историю.

После возвращения из Ленинграда в конце 1933 года Брюкнер поступил на завод в Альтоне, под Гамбургом. Нацисты уже хозяйничали в Германии, и некоторые его знакомые по «Электросиле» отправились прямо в тюрьму. Он политикой не интересовался, держался от нее в стороне. Но новые хозяева страны скоро затронули и его: налоги повысили, питание урезали, молодых заставили маршировать по вечерам и воскресеньям, пожилых — заниматься пожарным делом. Когда началась война, жить стало еще голодней и тяжелей: днем приходилось работать, вечером дежурить на, крышах, тушить пожары.

Война с Россией принесла новые беды. Брюкнер увез из России симпатии к этим странным, так не похожим на немцев людям. Правда, по своему характеру он не одобрял склонности, может быть, даже страсти некоторых русских много говорить, прежде чем что-либо сделать. Ему даже казалось, что слишком много энергии уходит у них на словесные бури. Но главное, что поразило его в русских, — их простота, душевная искренность и щедрое гостеприимство. Он радовался их увлечению в труде, видел, с каким напряжением создавалась новая жизнь, и понимал, что они скорее умрут, чем позволят кому-либо вернуть их назад, к прошлому. Брюкнер был глубоко убежден, что немцы не имеют права вмешиваться в жизнь русских, и говорил об этом своим родственникам, друзьям, соседям.