Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №3

— Товарищ капитан третьего ранга?! — услышал я вдруг строгий оклик. — Почему вы не приветствуете старшего по… Микоша! Дорогой, какими судьбами? В таком виде? Моряк по всем статьям!

Мою руку крепко сжимал капитан первого ранга Чемчирадзе.

Перед войной в качестве корреспондента «Известий» я был на маневрах Черноморского флота. За время плавания приобрел много друзей. Неожиданная встреча на Графской пристани с Чемчирадзе сыграла огромную роль в моей судьбе.

Я стал моряком и… остался кинооператором. Так неожиданно и непохоже осуществились мои детские мечты. По приказу Военного совета меня произвели в необычный ранг военно-морского кинооператора Черноморского флота.

Моя жизнь, судьба, работа надолго слились с жизнью и судьбой осажденного Севастополя.

…На траве холодными, синими искрами сверкает утренняя роса. Я прислушиваюсь. Ночь доносит еле уловимый металлический лязг. Тонкий, как комариный писк. Немецкие танки начали обещанное Гитлером наступление на Севастополь.

Сон улетел. Я прижимаю к груди свой «автомат». Он заряжен. Заряжен кинопленкой. Скоро начнется бой.

Первое боевое крещение мне довелось принять в море, на пути из Севастополя в осажденную Одессу, куда отправлялась бригада морской пехоты.

Теплоход «Абхазия» уходил из Южной бухты на рассвете. Вдоль бортов в торжественном молчании стоят матросы. На бескозырках — названия всех кораблей Черноморского флота. Морская пехота прощается с родным городом, с боевыми кораблями, пришвартованными у минной пристани. На их палубах — команды в строю.

— Прощай, Коля! — нарушает тишину один из матросов с миноносца «Беспощадный».

Коля — гигантского роста моряк, увешанный с головы до ног оружием, с гитарой в левой руке — машет своей бескозыркой. На ленточке надпись: «Беспощадный».

— Коля! Смотри не подкачай, не посрами корабля! — снова слышится голос с миноносца.

— Петро! Заходы до мамы! Щоб не заволновалыс швидко, а я им, гадам…

Больше Коля ничего не сказал. С яростью нахлобучил на самые глаза бескозырку, схватил гитару и запел, сначала робко, тихо: «Прощай, любимый город»… Но когда стоящие рядом начали понемногу присоединять свои голоса, он запел громче, уверенней, приятным бархатным баритоном. Постепенно весь громадный корабль подхватил песню, а потом и другие корабли и люди на набережной.

Песня лилась, и ее слова звучали вдохновенной импровизацией. Город остался позади.

Еще не наступил рассвет второго дня пути, как на горизонте показалось зарево. Горела Одесса. Слышался глухой нарастающий гул непрерывной канонады. Из серой предрассветной мути выплыл, как призрак, знаменитый одесский маяк. С резким звоном стали лопаться в воде тяжелые снаряды — то слева, то справа по борту. Вход в порт простреливался насквозь, и нам с большим риском, под прикрытием предутреннего тумана, удалось невредимыми проскочить и ошвартоваться за портовым холодильником.

В полном молчании выгружалась «Абхазия». Морская пехота вливалась в озаренный заревом пожарищ город.

…«Юнкерсы» появились одновременно с солнцем. Сигнал тревоги застал меня на верхней палубе крейсера «Коминтерн» около зенитной батареи. Крейсер стоял на причале у гранитного пирса.

Бомбы с первого самолета, резко просвистев, высоко вздыбили пенные фонтаны неподалеку от нас. Я начал снимать. Мой киноавтомат работал безукоризненно, но самочувствие у меня, признаюсь, было скверным, дрожали колени, а под диафрагмой было так пусто, так холодно…

Ожесточенно били зенитки. Прислонившись спиной к стальной мачте, я снимал их непрерывный огонь. И вдруг все три орудия разом смолкли, а зенитчики упали на палубу и поползли в разные стороны. Раздался сильный взрыв. Я медленно осел на палубу. Камера выпала из рук.

Корму окутало черным дымом, из его густых клубов выползли, обливаясь кровью, краснофлотцы.

Один из них поднялся и побежал в мою сторону. Его живот был распорот. Я никогда не забуду расширенных предсмертной болью глаз. Он кричал: «Братцы! Братцы, брати-и-ишки, бра…» Не добежав нескольких шагов до меня, он упал, чтобы никогда уже не встать.

Снова свист бомб и удар взрыва — это уже второй заход «юнкерсов»…

Я поднял кинокамеру — ее, как и меня, спас стальной ствол мачты. Преодолевая дрожь и отвращение, продолжал снимать схватку крейсера с «юнкерсами», взрывы и кровь, полет бомб и тела убитых…

В этот раз я впервые увидел войну в ее настоящем, страшном, кровавом обличье.