Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №5

К счастью, эта ошибка обернулась Сосновскому на пользу, Томашевский, путая быль и небылицы, рассказывал каждому встречному, как отчаянно «пан Роберт» торговался с богатым крестьянином и сумел обвести его вокруг пальца. Вскоре благодаря длинному языку соседа вся станция узнала об этом случае. И Роберт получил почетное звание «гешефтмастера». Теперь ему без конца поступали заказы — то надо было обменять железо для плугов на яйца, то парашютный шелк — на гусей, то его просили узнать, где можно достать поросенка в обмен на выкраденную каким-то фрицем шаль. Доблестные представители фашистской армии были отчаянными торгашами…

В субботу, прихватив с собой Васю Савченко — он нес свернутое в рулон оцинкованное железо, Сосновский отправился на рынок. На базарной площади происходило настоящее вавилонское столпотворение. Неопытный человек заблудился бы в этом хаотическом смешении повозок и тел. Однако рыночная стихия подчинялась определенному порядку. Свои, строго установленные места занимали торговцы солью — дефицитным товаром. Грязная, комковатая, влажная соль продавалась на щепотки, ладошки и жмени. Ни о каких весах в то время не было речи, и поэтому мелкорослый покупатель шел к продавцам с ладошками покрупнее, а клиентура, отличавшаяся крепкой костью, предпочитала всюду подставлять собственные ладони. Особые места, «уголки» и «пятачки», занимали махорочники, торговавшие самосадом с примесью вишневого листа; самогонщики, клявшиеся, что в их зелье нет ни «капельки» каустической соды… Почетные ряды под навесом принадлежали спекулянтам, наживавшимся на купле-перепродаже краденого немцами барахла, «аристократам рынка», пользующимся покровительством городской администрации. Словом, рынок вызвал к жизни такое множество торговой сволочи, что честный человек, как только он попадал на рынок с целью купить или продать что-нибудь, моментально бывал околпачен и сбит с толку корпорацией «гешефтмастеров».

«В картофельном углу», на собственной телеге с мешками крупной белорусской бульбы, восседал Петя Жуков, староста села Докудово. Базарный гомон позволял поговорить спокойно.

— Слушай, Роберт, ты принес сдачу с тех марок?

— Какую сдачу?

— Если ты будешь продавать таких дорогих коз, от нашей казны ничего не останется.

Роберт никогда не переставал удивляться хладнокровию партизанского связного, его способности не унывать в любых обстоятельствах. От круглого, румяного, без единой морщинки лица Жукова, его улыбки веяло неистощимым оптимизмом. В роскошном суконном новеньком кителе с немецкими пуговицами, необъятных галифе, до блеска начищенных сапогах краснощекий «староста» был неподражаем. Трудно было заподозрить этого человека. Слишком много благодушества, довольства собой светилось во всем его облике.

— Слушай, Роберт, важное дело к тебе и хлопцам. Надо судить и сурово покарать изменников Родины. Пусть знают люди, что действуют советские законы на этой земле…

— А мы уже готовы, Петро. На днях устроим свой, партизанский суд.

— Хорошо. Вот, возьми…

Жуков протянул Роберту тряпицу, в которую было завернуто что-то тяжелое..

— Два «ТТ» и патроны.

Так, с гусем под мышкой и пистолетами за пазухой, Роберт покинул Жукова. Протискиваясь сквозь толпу, он оглянулся: Жуков, соскочив с телеги, торговался с каким-то стариком в зеленом картузе. Партизанский связной махал руками и что-то доказывал — видимо, набивал цену, чтобы увезти картошку обратно, в лес.

Из дневника Роберта.«Фашистские газетенки, выходившие в Белоруссии во время оккупации, каждый день писали о «зверствах» и «грабежах». Для партизан и подпольщиков оккупанты изобрели синоним — бандиты. Они, фашистские изверги, сделавшие массовый бандитизм государственной практикой, обвиняли нас, людей, поднявшихся на священную защиту Родины, в бандитизме и уголовных преступлениях.

Я не знаю людей, которые в своей борьбе руководствовались более гуманными, более возвышенными и справедливыми целями, чем партизаны и подпольщики. Даже в условиях этой невиданно жестокой войны, когда жажда мщения стала едва ли не самым сильным чувством для каждого из нас, когда человеческая жизнь была вконец обесценена, мы продолжали свято чтить нормы законности и морали.

В июне 1942 года в доме Климко состоялся суд над предателями и военными преступниками. Каким рискованным ни был этот шаг, но на суд собрались почти все подпольщики железнодорожного узла. Может быть, с точки зрения правил конспирации не следовало устраивать общее собрание, но мне казалось, что только так мы имеем право вынести справедливый и суровый приговор».