Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №5

— Холевинский.

Ленька делает два шага вперед:

— Меня мать заставила в костел пойти. Я два воскресенья пропустил, она меня поколотила…

— А ты не врешь? — спрашивает переводчик.

— О Йезус-Кристус, матка бозка, — жалобно произносит Ленька.

Сосновский слышит слова переводчика:

— Мальчик объясняет, что он при коммунистах никогда не работал в воскресенье, не будет работать и сейчас.

Кукелко багровеет от возмущения.

— Дать ему ремней!

Охранник хватает Леньку за воротник и волочит к столбу, врытому в землю во дворе депо. Провинившихся привязывают к этому столбу и бьют солдатскими ремнями до потери сознания. Если охранники злы, они бьют металлическими бляхами и, когда человек повисает на веревке, отливают водой, чтобы продолжать наказание.

Сосновский смотрит на худенькое тело Леньки, прижатое к столбу веревкой, его острые ключицы, тонкую беспомощную шею. Видит, как подался вперед Климко, готовый броситься на охранников. Не случайно ты, слесарь, шептался с Ленькой в депо!

«Ни в коем случае не выдавай, что знаешь немецкий язык, — говорил Сосновскому комиссар отряда… — Пусть болтают при тебе, а ты слушай да мотай на ус». Что ж, молча глядеть, как за бивают насмерть мальчишку?

И Роберт, опережая Климко, делает два шага вперед, громко и четко произносит по-немецки:

— Ваш переводчик солгал, герр шеф. Мальчик невиновен.

Переводчик, так же как и Кукелко, потрясенный неожиданным выступлением военнопленного, наконец, приходит в себя:

— Нет, это он врет!

Шеф морщится. Немцы-солдаты и железнодорожники собрались вокруг, с любопытством наблюдая эту сцену.

— Позовите фрейлен Зосю! — бросает шеф.

Фрейлен, осторожно ступая туфельками по шпалам, подходит к пленным и расспрашивает, что произошло. Ей объясняют хором.

— Ваш переводчик действительно старый лгун, — говорит фрейлен шефу. — Мальчик ходил в воскресенье в костел. Это очень набожный мальчик.

Кукелко протягивает руку по направлению к столбу — театральный жест. Теперь герр шеф сможет показать себя перед фрейлен.

— Отпустите молодого рабочего и привяжите к столбу этого лживого переводчика. Скажите им, фрейлен, что немцы всегда поступают справедливо.

Кукелко ударяет себя пальцем в грудь — всем должно быть ясно, что именно он образец справедливого немца.

— Дайте в руки юного рабочего ремень…

Но Ленька, утерев рукавом нос, плюет на вздрагивающую спину Соколовского и, всхлипнув, бросает ремень.

Молчание. Спектакль окончен.

Но для Сосновского еще неизвестен финал.

Из дневника Роберта.«И вот я снова в кабинете шефа. Снова допрос. В комнате с картой и портретом фюрера те же лица — Кукелко, командир охранников и фрейлен Зося.

— Почему не сказал, что знаешь немецкий?

— Слышал я, что однажды свои же, русские, убили товарища в лагере, когда он заговорил по-немецки.

— Где ты выучил немецкий?

— В строительном институте.

Я гляжу на фрейлен Зосю — почему-то чувствую симпатию и доверие к ней. Не знаю, что связывает ее с немцами. Хочется думать, что ей не очень-то по душе этот союз.

— Мне кажется, пленный показал себя правдивым и храбрым человеком, — говорит переводчица. — Следовало бы поощрить его, чтобы и другие вели себя так же откровенно и честно по отношению к немецкой администрации.

Кукелко встает:

— Вы правы, фрейлен.

В теплушке меня ждал невеселый вечер. Ребята сидели у печурки плотным кольцом. Молча затягивались табачком. Места для меня, «немца», не нашлось. Казалось, собрались у огня чужие люди. Так бывает, когда в хорошей компании кто-то неожиданно совершит подлость. Ядовитый туман недоверия разъедает всех. Каждый носит в душе боль и стыд, пока не рассеется туман. Что поделаешь? Еще не пришло время открыться этим хлопцам. Надо переждать, пережить несколько дней, что-то придумать…»

Стоит ли говорить, в каком затруднительном положении оказался партизанский разведчик?.. С одной стороны, он не должен был слишком настойчиво навязывать себя Черноскутову, Клим-ко и их товарищам. Это только могло бы усилить ту настороженность, которую они проявили к человеку, столь неожиданно втесавшемуся к ним и обнаружившему вдруг знание немецкого языка. С другой стороны, он должен был в ближайшие дни послать в лес человека, чтобы известить командование отряда о положении дел да и самому узнать, наконец, о том, что творится на Большой земле. Неведение еще более отягощало угнетавшее его чувство одиночества. К тому же Сосновскому приходилось, не теряя времени, завоевывать благосклонность станционного начальства, чтобы укрепиться в своем новом положении. Это не могло не ухудшить и без того натянутых отношений с военнопленными и рабочими депо.