Джеймс Кервуд - У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма

— Вы явились ко мне с этой глупой угрозой, мисс Стэндиш? С угрозой покончить с собой?

— Если вам угодно так называть это, — да.

— И вы ожидаете, что я поверю вам?

— Я так надеялась.

Она сумела подействовать на его нервы, в этом не оставалось сомнения. Он верил и в то же время не верил ей. Если бы она плакала, если бы она сделала малейшую попытку сыграть на его чувствах, он бы решительно отказался ей поверить. Но он не мог не видеть, что девушка храбро борется, даже если она и говорит неправду, борется с таким гордым сознанием своей правоты, что он был совсем сбит с толку.

Мисс Стэндиш не унижалась перед ним. Даже заметив происходившую в нем борьбу, она не сделала ни малейшего усилия склонить чашу весов в свою пользу. Она просто излагала факты так, как они ей представлялись. Теперь она ждала. В ее длинных ресницах сверкали слезы, но глаза были ясны. Ее волосы блестели так нежно, что он никогда не мог уже забыть их блеска, когда она стояла, прислонившись к двери, так же, как он не мог забыть непреодолимого желания, проснувшегося в нем, — коснуться рукой ее волос.

Алан откусил кончик сигары и зажег спичку.

— Это все из-за Росланда? — спросил он. — Вы боитесь его, так?

— Отчасти. Но я бы смеялась над Росландом, если бы не было еще другого, кроме него.

Другого! Почему она, черт возьми, так двусмысленна?! И она вовсе не собирается, очевидно, объясниться. Она спокойно дожидалась его решения.

— Кто другой? — спросил он.

— Я не могу вам сказать. Я не хочу, чтобы вы меня возненавидели. А если я скажу вам правду, то вы, наверное, меня будете ненавидеть.

— Стало быть, вы сознаетесь в том, что лгали мне? — намеренно грубо сказал Алан.

Даже это не подействовало на нее так, как он того ожидал. Его грубость не вызвала в ней ни гнева, ни стыда. Но она подняла руку и поднесла платок к глазам. Он отвернулся к открытому люку, пыхтя сигарой, чувствуя, что она старается сдержать слезы. И ей это удалось.

— Нет, я не лгу. То, что я вам сказала, сущая правда. Именно потому, что я не хочу лгать вам, я не сказала больше. Я благодарю вас за то, что вы уделили мне столько времени, мистер Холт. Я очень ценю тот факт, что вы не выгнали меня из вашей каюты, — вы были очень добры ко мне. Я думала…

— Каким образом мог бы я исполнить вашу просьбу? — прервал ее Алан.

— Я не знаю. На то вы и мужчина. Я полагала, что вы сумеете найти средство. Но теперь я вижу, как безрассудна я была. Это действительно невозможно.

Ее рука медленно потянулась к ручке двери.

— Да, вы безрассудны, — согласился Алан. Но его голос звучал мягче. — Не давайте таким мыслям впредь овладевать вами, мисс Стэндиш. Не позволяйте Росланду приставать к вам. Если вы хотите, чтобы я разделался с этим человеком…

— Прощайте, мистер Холт.

Она открыла дверь и на ходу обернулась, посмотрела на Алана и улыбнулась, и он заметил, что в ее глазах снова сверкают слезы.

— Покойной ночи!

— Покойной ночи!

Дверь закрылась за ней. Он слышал, как удалялись ее шаги. Еще несколько секунд, и он позвал бы ее назад. Но было уже слишком поздно…

С полчаса Алан сидел и задумчиво курил свою сигару. Ему было не по себе. Мэри Стэндиш пришла к нему как храбрый воин, и такой она ушла от него. Когда он в последний раз взглянул на ее улыбающееся лицо, он уловил на мгновение в ее глазах, влажных от слез, что-то такое, чего он раньше в каюте не заметил; это похоже было, думалось ему, на душевную боль, на гордое сожаление о случившемся; быть может, это была тень перенесенного унижения, а впрочем, возможно, что в этом выразилось презрение к нему. Он не был уверен, он знал только, что выражение ее лица не имело ничего общего с отчаянием. Ни разу она не проявила слабости ни взглядом, ни словом, ни даже тогда, когда слезы стояли в ее глазах. И мысль о том, что он, а не Мэри Стэндиш, показал себя этой ночью достойным сожаления, начала понемногу укрепляться в его мозгу. Ему стало стыдно. Было ясно, что или Мэри Стэндиш лучшего мнения о нем, чем он того заслуживает, или он действительно так глуп, как она на то надеялась. Сейчас Алан не мог разобраться даже в собственных мыслях.

Впервые, кажется, за всю свою жизнь Алан глубоко погрузился в анализ женской натуры. Раньше ему не приходилось никогда этим заниматься. Но ему, родившемуся и выросшему на лоне природы, было так же свойственно угадывать в человеке храбрость, как другому — дышать. И в данную минуту храбрость Мэри Стэндиш представлялась ему необычайной.