Джеймс Кервуд - У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма

Звон пароходного колокола заставил его очнуться и вернуться к действительности от той воображаемой борьбы, к которой унеслись его мысли. Обыкновенно он бывал очень недоволен собой, когда ему случалось предаваться этим «бредовым спазмам», как он их называл. Сам того не сознавая, Алан немного гордился своей бесстрастной терпимостью, философским господством над своими чувствами, подчас граничившим с таким исключительным хладнокровием, что многие говорили про него, что он создан из камня, а не из плоти и крови. Свои порывы он хранил про себя.

Ощущение легкой тревоги промелькнуло в его душе, когда он заметил, что его пальцы бессознательно сжимают в кармане маленький носовой платок. Алан вынул его и сделал быстрое движение, словно намереваясь швырнуть его за борт. Затем, выругав себя за такое бессмысленное желание, он снова положил платок в карман и стал медленно прогуливаться по палубе, направляясь к носу парохода.

Глядя на рассеивавшийся понемногу туман, Алан размышлял о том, что было бы с ним, если бы он имел сестру, похожую на Мэри Стэндиш, или вообще какое-нибудь подобие семьи, скажем, пару дядюшек, которые интересовались бы его судьбой. Он очень ясно помнил отца, но мать гораздо меньше: она умерла, когда ему было шесть лет, а отец, когда ему было уже двадцать. Образ отца возвышался над всем, подобно тем горам, которые он так любил. Этот образ останется с ним на всю жизнь и будет его вдохновлять, и побуждать, и давать силы для того, чтобы быть истинным джентльменом, сражаться как мужчина и, наконец, без страха встретить смерть. Так жил и умер Алан Холт-старший.

Но образ матери, лицо и голос, которой он лишь с трудом мог вызвать в памяти сквозь туман многих лет, был для него скорее воспоминанием, окруженным ореолом, чем существом из плоти и крови. А сестер и братьев у него не было. Часто он сожалел, что нет братьев. Но сестра… Он неодобрительно проворчал что-то при этой мысли. Сестра приковала бы его к цивилизации, возможно, к городам, к Соединенным Штатам, поработила бы его той жизнью, которую он ненавидел. Он высоко ценил свою безграничную свободу. Какая-нибудь Мэри Стэндиш, будь она даже его сестрой, явилась бы причиной катастрофы в его жизни. Он не мог бы ее понять так же, как не понять ему какую-либо другую, похожую на нее женщину, после стольких лет, проведенных в сердце тундр, в обществе Киок, Ноадлюк и всех его людей. Его очагом всегда будут тундры, потому что им принадлежит его душа.

Он обошел вокруг рубки и внезапно наткнулся на странную фигуру, которая съежившись сидела на стуле. Это был «Горячка» Смит. Туман рассеивался, становилось все светлее, и при этом свете Алан замер на месте, оставаясь незамеченным. Смит потянулся, крякнул и встал. Он был маленького роста, а его свирепо топорщившиеся рыжие усы, мокрые от росы, были по своим размерам под стать великану. Его темно-рыжие волосы, тоже ощетинившиеся, как и усы, усиливали впечатление наружности пирата. Но в остальной части его туловища под головой было очень мало такого, что могло бы внушить кому-либо страх. Одни улыбались при виде его, другие, не подозревавшие, кто он, открыто смеялись. Забавные усы часто попадаются, и усы «Горячки» Смита несомненно были забавны. Но Алан не улыбался и не смеялся при виде его, ибо в его сердце жило какое-то чувство, весьма похожее на неизведанную им братскую любовь к этому маленькому человеку, имя которого было занесено на многих страницах истории Аляски.

Теперь «Горячка» Смит не был уж больше лучшим стрелком между Белым Конем и Досон-Сити. Он был жалким воспоминанием тех дней былых, когда стоило лишь «Горячке» Смиту пуститься на новые места, и следом за ним начиналась золотая горячка; тех дней, когда его имя упоминалось наравне с именами Джорджа Кармака, Алекса Мак-Дональда и Джерома Шута, тех дней, когда сотни людей, вроде Монроу «Курчавого»и Джо Барета, шли по его следам.

Алану казалось чем-то трагичным, что в это серое утро Смит так одиноко стоит на палубе. Он знал, что Смит, который двадцать раз становился миллионером, теперь опять был разорен.

— Доброе утро! — так неожиданно прозвучало приветствие Алана, что маленький человек резко обернулся, словно от удара бича, — старая привычка самозащиты. — Почему в такой тоске, Смит?

«Горячка» криво усмехнулся. У него были живые голубые глаза, глубоко спрятанные под нависшими бровями, которые топорщились еще более свирепо, чем усы.

— Я думаю о том, — сказал он, — какая это дурацкая вещь деньги. Доброе утро, Алан!