Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №6

Что тут еще можно было сказать? Я крепко-крепко пожал ее. Она была холодна как лед и дрожала.

На наши руки легла третья.

Три руки соединились в крепком пожатии.

Потом Чжао достал из сумки гранату, поднес ее ко рту, осторожно сорвал зубами крышку и поставил гранату между нами, как бутылку с вином. Светло-желтый, свившийся колечками шнур свисал на рукоять гранаты, покачиваясь от ветра.

— Может, еще что? — спросил Чжао.

Я покачал головой:

— Ничего.

Какие еще могли быть дела! Документы? Мы сожгли их в первый же день. Близкие? Если отец, шахтер Фушуньских копей, узнает, где и за что отдал свою жизнь его сын, он будет гордиться им. Сдвинув на грудь маузер, я достал из-за подкладки партбилет — уничтожить его у меня не хватило сил — и, перегнув, положил его под прицельную рамку: погибаем все вместе.

Сяо-сунь хлопотливо что-то собирал.

— Лао-дунь, — тихо попросил он, нагнувшись в мою сторону, — давай поменяемся местами! — И, переползая ко мне, объяснил: — Умирая, отец сказал: «Если придется погибать, то умри, глядя на восток, туда, где находится твоя родина!»

— Слушай, слушай, что это?

Шумели кедры. Но к их шуму примешивались еще какие-то звуки, летящие со стороны озера Ханка.

Кто-то пел на незнакомом языке. Я не понимал слов, но чувствовал в мелодии что-то очень близкое и привычное. Он, конечно же, он, я пел его вместе с товарищами, пел первый раз в своей жизни год назад! Было это в таком же дремучем лесу, под красным знаменем. С ним мы отмечали наши победы, с ним же предавали земле погибших друзей.

— Советский часовой?..

— Шш… — Чжао метнул на парнишку сердитый взгляд, словно укоряя его за то, что он мешает слушать.

Но песня зазвучала громче. К баритону присоединялось все больше и больше новых — низких мужских и звонких женских — голосов.

Совершенно верно, поют на «той стороне». Перед глазами тотчас предстали золотистый луг и работающие на нем радостные люди. Словно наяву, я видел, как они стоят на высоком обрыве лицом к югу и поют этот боевой пролетарский гимн, поют для нас, окруженных врагами.

Спасибо вам, друзья! Слышим! Мы вас слышим!

Мы начали тихонько подпевать. Чжао, вцепившись мне в плечо, почти уткнулся лицом в мою щеку. Подбородок его дрожал. С потрескавшихся губ слетали слова:

Обняв Чжао, пел Сяо-сунь:

Прильнув друг к другу, мы пели.

Сознание обреченности, во власти которого я находился всего несколько минут назад, исчезло. Теперь мне казалось, что я уже с теми поющими, что держу их за руки, что и сам я стал таким же здоровым и сильным, как они.

Чжао замолчал. Оттолкнув нас, он протянул руку к стоящей перед нами гранате и дрожащими пальцами заправил шнурок обратно в рукоять. Он стоял теперь, опираясь о ствол дерева, не сводя с меня глаз.

— Неправильно! Неправильно это, Лао-дунь! — произнес он наконец, с силой потрясая гранатой. — Мы можем вырваться, мы уйдем живыми!

Он сказал то, что было у меня на сердце. От нашей недавней слабости не осталось и следа. Я вскочил на ноги.

— Приказывай, командир!

— Продолжать петь вместе с ними! Петь до конца, пока хоть один из нас будет в живых. Вот мой боевой приказ! Приготовь оружие, — он посмотрел на Сяо-суня, — пойдешь головным. Углубляйся в тайгу — выйдем из окружения. Темно, преследовать враг не сможет. Помни: связи не терять!

Мы спустились с горы.

За спиной по-прежнему звучала песня. И мелодия ее, словно невидимая рука, вела нас по темному лесу.

Рисунки С. Прусова

ДВЕ недели они работали рядом.

Бок о бок, стиснув в руках лопаты, они продвигались по россыпи на юго-запад, от шести утра до восьми вечера, не отдыхая даже днем, когда термометр показывал сто четыре градуса по Фаренгейту. От жары раскалялась и трескалась земля, и часто в ров сваливались горячие комья. В такое время трудно представить, что бывают ветры и прохлада.