Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— И что же?

— А я неотступно следовал за вами, Евгений Александрович, и когда вы у иностранцев были, и когда шикарный банк у персюка сорвали, и когда выбежали, искали кого-то…

— Ловко! — восхитился я. — А потом?

— А вот потом потерял вас… Виноват, но каким-то чудом вы раньше меня очутились дома. А я здорово поволновался.

— Почему?

— А как же? Человек вы известный, с большими деньгами» с выигрышем в кармане, один, ночью… А ведь городок-то у нас — слава богу, жулья да бандюг хватает… Еще боялся и потому, что капитан мне поручил следить за вами, а кому другому — прикончить вас. А мне и жалко и невыгодно. Как-никак еще пятьсот пятьдесят долларов за вами.

— Теперь будет только четыреста, — засмеялся я, отсчитывая незаконному сыну Александра Третьего три пятидесятидолларовые бумажки.

За дверью завозились, послышался еле слышный шорох.

— Клеопатра Георгиевна! — крикнул я. В коридоре стихло. — Клеопатра Георгиевна! — властно и громко повторил я. — Войдите! Мы ждем вас!

Через секунду в дзерь просунулась голова хозяйки.

— Звали? — медовым голосом проворковала она.

— Так точно! Я хочу, чтобы вы, осколок империи, присутствовали при возрождении царствующего дома и, как дворянка, воспитанница Московского института благородных девиц, видели, что я, камергер Базилевский, внес вклад этими долларами в фонд помощи для восшествия претендента на престол.

— Дай господи, помоги бог вашему высочеству, — кланяясь, прошептала вдова капитана первого ранга.

Сыщик стоял, вытянувшись во весь рост, с выпученными от недоумения глазами, держа в руке доллары.

— А теперь воздадим богу хвалу. Отправляйтесь спать, но с этой минуты вы, — я поднес палец к губам, — член тайного общества ревнителей императорского престола… А теперь — ни «звука… никому… и спать.

Вдова, пятясь, вышла.

Мы перешли, к деловой беседе. Теперь — я был в этом уверен — вдова капитана уже не подслушивала под дверью, а, лежа в своей постели, грезила о придворных балах и коронации ее таинственного гостя.

— Евгений Александрович, что я вам скажу, — вдруг начал Литовцев, — может, вы мне все деньги вернете… а? Я вам все равно верой-правдой служить буду.

— Не обольщайтесь чепухой, Литовцев, за «веру» я каждый раз вам; буду платить по двадцать, за «правду» — по тридцать долларов. Чем больше вы будете это делать, тем вам же лучше — скорее получите свои деньги.

— Так-то оно так, Евгений Александрович, да только дело не ждет… Он зашептал мне на ухо: — Дело в том, что красных туча тучей за Перекопом набралось… И пушек, и кавалерии, и сам Буденный… Словом, денежки надо иметь при себе… Мало ль что случится…

— Сведения откуда?

— Верные… Мне ли, сыщику, да еще имеющему везде уши и глаза, их не знать… Неважные дела на фронте, Евгений Александрович, вот потому я и беспокоюсь.

— Эта «вера-правда» стоит еще сто. Получите их, Литовцев, — и все… понимаете, все своевременно сообщайте мне. Мне тоже неохота знакомиться с большевиками.

— Вам первому!

Он ушел, а я еще с полчаса думал о его словах. Это было похоже на правду.

Румынский паспорт, виза и иностранное подданство у меня были, деньги имелись. Об Анне я просто забыл.

***

К десяти часам утра я был у англичан. Позавтракав с ними, мы дождались французов. Итальянцев и маркиза Октавиани не было. Они присоединились к нам позже, когда мы рассаживались по экипажам. По желанию гостей ехали не в автомобилях, а в фаэтонах — «забавных доисторических русских фиакрах», как назвал их один из гостей. Он не подозревал того, что эти экипажи были лучшими из всех фаэтонов Севастополя. Разместили по три-четыре человека в каждом. Конечно, Гасанка, сияющий белозубой улыбкой, черными усами и нагловатым взглядом, понравился всем.

Джонс, Анна Александровна, Октавиани и я разместились, в его нарядном экипаже, остальные фаэтоны потянулись следом» четверо конных полицейских сопровождали нас.

Мы выехали из Севастополя в одиннадцатом часу. Рассказывать о том, как гости ахали и охали, разглядывая достопримечательности города, панорамы Малахова кургана и Сапун-горы, не буду. Фотоаппараты щелкали на каждой остановке, а останавливались мы всюду, где только хотелось любому из иностранцев. Зная повадки полиции и контрразведки, я был убежден, что не только сопровождающие нас всадники, но даже некоторые из извозчиков были соглядатаями и ушами Татищева. Но разговор, шел на английском и французском языках, вряд ли эти мужланы понимали что-нибудь. Значит, им было поручено «смотреть», «наблюдать», а «слушать» должен был кто-то из молча конвоировавших нас всадников.