Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

Вдова усиленно заморгала глазами и перекрестилась.

— Клянусь!

— Дело в том, что и большевики и монархисты, сторонники Кирилла и Николая Николаевича, охотятся за ним… Нам надо сохранить наследника престола, — патетически закончил я.

— Господи, помоги ему! — еще раз перекрестилась вдова капитана первого ранга. — Ах, как это интересно, просто Рокамболь или Дюма! Пойдемте пить кофе…

— Салам, книаз, издравствуй, пожалуйста, — приветствовал меня с козел Гасанка. Лицо его сияло свежестью, лоснилось от сытой жизни, глаза светились веселым лукавством. — Как здоров, книаз? — откидывая полость, восхищенно спросил он.

— Ничего, жулик, хорошо живу, разбойник, — усаживаясь на мягкое сиденье, ответил я.

— Ах-пах-пах… Зачем говорил такой кислый слова… Нехорошо… Гасан тибе любит, книаз… Куда будим поедит?

— Гасан мошенник, он деньги любит. Гасану не кислый слово, а палкой по башке надо дать. Ты зачем продал меня, «разбойник?

— Начальник сказал: «Поезжай, молчи, башке секим будем, если книаз скажешь…» И что сделаешь? Гасан — извозчик, его только лошадь боится.

— Ладно, поезжай прямо, а там разберемся.

— Якши, книаз, это хорошо слово… Это Гасан любит.

Татарин присвистнул, причмокнул, и лошади понеслись.

— А я это русски баб сё знаю… — полуоборачиваясь ко мне с козел, подмигнул Гасан.

— Какой «баб»?

— Твой баб, который автомобил ехал. Ха-роший баб… Тыщу рублев стоит.

— И что ж ты узнал?

— Его муж нету, его деньги мало есть. Твое дело, книаз, легкий!

— Чем легкий? — улыбнулся я.

— Легкий. Деньги, фаэтон поезжай, хороший ужин «Гранд-отель» корми. Тыща рублей дай, тебе спать пойдет.

— Ну и дурак ты, Гасан! — обозлился я.

— Гасан умный, Гасан верный слова говорит, — самодовольно изрек татарин и, подобрав вожжи, гикнул на лошадей.

Мы проехали площадь, спустились по Екатерипинскjй к Нахимовскому проспекту.

— Он эта дом живет, — указывая кнутом на двухэтажное здание, сказал Гасан, — твой дамочка. — Он глупо рассмеялся.

Я взглянул на часы. Было пять минут двенадцатого. Скоро и к генералу.

— Откуда это знаешь?

— Гасан знает. Я его, твой баб, — пояснил он, — чира за город возил. Итальянски офицер вместе… Бельбек катал, обратно привез.

Эге-ге!.. Мой татарин не врал. Теперь я понимаю, почему так таял возле нее этот маркиз Октавиани.

— Вези к штабу, — приказал я, и Гасан повез меня в сторону Графской пристани, где находился штаб ставки барона.

Часовые у входа не шелохнулись, когда я вошел в вестибюль. Дальше было по-иному. Двое очень вежливых, с одинаковыми проборами офицеров-марковцев вопросительно посмотрели на меня.

— К кому следуете? — учтиво, наклоняя стриженную ежиком голову, спросил юнкер с золотым шевроном на локте.

— Аудиенция ровно в двенадцать часов у его превосходительства генерала Шатилова.

— С кем имеем честь? — одновременно вытягиваясь в струнку и звеня шпорами, осведомились двое драгун.

«Откуда они берутся так внезапно?» — удивился я. Действительно, в вестибюле, в передней и в полуоткрытых дверях было множество офицеров. Одни с шевронами на рукавах, другие с повязками и галунами, третьи с черепами и скрещенными костями, а еще человек пять в черкесках молча поглядывали из-за дверей. «Кто же на фронте, если здесь их столько?» — подумал я и с достоинством ответил:

— Базилевский, Евгений Александрович, по личному приглашению генерала.

Несколько голов опустилось над бумагой, где значились фамилии вызванных, несколько пар глаз воззрилось на меня.

Так в молчании мы провели две-три секунды.

— Прошу вас, второй этаж, там дежурный обер-офицер проводит к приемной, — передавая мне пропуск, сказал один из офицеров.

Я поднялся по лестнице на второй этаж. Вся эта церемония была немного опереточной и забавной. Из этих разряженных бездельников и генеральских холуев легко можно было создать роту.

Шедший позади казак проводил меня до круглолицего, с лихими усами вахмистра. Тот, щелкнув каблуками, провел меня по коридору дальше. И тут, и на лестнице и на площадке, стояли, прохаживались или полусидели на подоконниках офицеры, юнкера, казаки. Поистине рота могла уже стать батальоном, если б все эти бравые усачи были бы отправлены на фронт.

Удивило и большое количество женщин, преимущественно хорошеньких и молодых. Сестры милосердия, причудливо разодетые, в коротких юбках и нарядных кофточках, легко могли составить женский батальон. Позванивали шпоры, звучал приглушенный смех, пахло духами.