Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

Под крепким и крупным телом атамана жалобно поскрипывало кресло. С каким наслаждением распахнул бы он сейчас ведущую в кабинет дверь, вызвал конвой и приказал:

— По полсотни шомполов каждому, а япошке полторы порции. Да так дать, чтобы готовые отбивные из их задниц получились.

Но вместо этого атаман натужно улыбался полными губами, играл двумя ямочками на щеках, появляющимися вместе с улыбкой. «Что ж, политика превыше всего», — вспомнил он слова Гете. Лучше с этими, чем с теми, которые сейчас распоряжаются в России. С этими можно любезничать, им можно улыбаться, с теми это исключено. С этими можно найти хоть какие-то точки соприкосновения, общие цели, договариваться, с теми все это абсолютно невозможно.

— Танки пудут, генераль. Все зависит от первых успех. Танки вас пудут догоняйт на берегах Волги.

— О, Ворга! — восхищенно закатил глаза японец. — Я снаю Ворга. Кушар ситиррядь, такая рыба ситиррядь. Я правирно по-русски зови эту рыбу?

Атаман зло посмотрел на японца. По тому как тот в прошлые встречи также восхищенно закатывал глаза, называя Байкал, Шилку, Селенгу, разглагольствовал про забайкальское золото, про Шахтаминские прииски, упоминал про «омуря», «пуснину» и уверенно, как по своей, водил по карте коротким мясистым пальцем, нетрудно было догадаться: «Все излазила и выглядела, везде побывала эта длиннозубая шимпанзе…»

«Эх, по сотне бы шомполов каждому», — почти простонал атаман, и от острого желания распахнуть дверь кабинета, позвать конвой даже поднялся с места.

— Хорошо, господа. Через месяц мои эскадроны напоят коней волжской водой. А пока, господа, прошу всех ко мне домой. Отужинать, чем бог послал.

Гости атамана заметно оживились.

— О! Я знайт русское гостеприимство. Называйся оно, — вспоминая, американец пощелкал пальцами и очень обрадовался, когда вспомнил, — это хлебосольство? Так? — уточнил он все же.

— Правирно! — воскликнул в поддержку атамана представитель японской армии. — Я осень рюбрю русскую водку и пермени. Осень рюбрю. — Он первым двинулся из кабинета и, казалось, торжественно нес впереди себя поблескивающую обойму зубов. Такой ослепительной была его улыбка.

Только через четыре часа, проводив гостей, атаман вернулся в штаб и прошел в кабинет. Он решил переписать приказ и показать своему начальнику штаба (этому кретину), как нужно составлять исторические документы.

Кабинет погружался в темноту. Она выступала из всех его углов, шагала от зашторенных окон.

Дутов самолично зажег висячую двадцатилинейную лампу «Молния» и вторую поменьше. Ее он поставил на стол слева и расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Было немного душно. Казалось, что все еще наносит запахом горелого лука и чеснока от харчевни. Обмакнув перо, атаман задумался.

Весь день приглядывался Сиверцев к ловкому, будто слитому с конем Саттару. Иногда замечал, как по его лицу блуждала спокойная улыбка. И до этого некрасивое, оно становилось от улыбки мягким и влекущим к себе. Даже не верилось, что так мгновенно может совершенно преображаться лицо человека.

А Саттар, словно чувствовал этот взгляд Сиверцева, оборачивался к нему и, встречаясь с ним взглядом, медленно, как бы нехотя, отводил свой. Вообще-то он привык всю жизнь видеть на себе недоверчивые, оценивающие взгляды чужих людей. Но этот был не такой. Он не походил ни на чалышевский, который будто вползал в душу и выпытывал: «А ну, признавайся, не продал ли ты меня, чекистам, связной?». И на токсамбаевский не походил. Тот смотрел на него всегда сквозь холодную прорезь век, как бы предупреждая: знай свое место, бездомный джатак. Оно у порога.

Многие, очень многие смотрели на него то с презрением, то с брезгливым безразличием, то с нескрываемой злобой. Иногда оценивающе: а что можно получить от тебя, какую выгоду ты принесешь, степной джигит?

Только Айгуль смотрела иначе: внимательно, участливо. Но ее глаза закрыл тиф. С той поры не устает тосковать по ней сердце, а из памяти не исчезают две тонкие косы, заброшенные за плечи, и все продолжает звучать в ушах звонкий девичий смех.

Думать об Айгуль, с тех пор как ее не стало, было всегда тяжело. Сегодня почему-то особенно. И Саттар упорно гнал от себя мысли о девушке. Это наконец ему удалось.

Но тут же на смену исчезнувшей Айгуль пришли другие воспоминания. Так незаметно, в который уже раз за сегодняшний день, он возвращался к разговору в ЧК с Крейзом. А возвращаясь, не переставал недоумевать: как получилось, что рассказал он в тот раз латышу без утайки про всю свою жизнь. Как тот сумел заставить его сделать это?