Олег Куваев: Птица капитана Росса

Снятые с величайшей тщательностью шкурки двух птиц Джон Росс благополучно доставил в Англию. И это в какой-то степени послужило ему спасением. Суровое английское Адмиралтейство признало экспедицию чрезвычайно неудачной, не оправдавшей затраченных средств. Джону Россу угрожал чуть ли не суд или, во всяком случае, разжалование. Но подхваченная газетами весть об открытии удивительной птицы помогла ему. В Британский музей, где были выставлены чучела, изделия лучших чучельных мастеров Англии, шли тысячи любопытных, юмористический „Панч“ помещал карикатуры, как сотни английских юнцов бегут из дома, чтобы поступить в королевский флот и собственными глазами увидеть „чайку Росса“, северное поветрие отразилось на дамских модах. Джон Росс, по некоторым сведениям, заболел после перенесенных тягот странной болезнью: до последних дней своей жизни он изучал обширные архивы Адмиралтейства, пытаясь найти в секретных отчетах знаменитых и безвестных путешественников упоминание о встреченной им редчайшей птице.

В научных же кругах разгорелся жаркий спор: кем считать вновь открытую птицу? Объяснить ее окраску чисто местной географической особенностью или случайной игрой природы, как, например, белая окраска животных и птиц альбиносов, или же принять ее как новый и чрезвычайно редкий вид? Многие весьма знаменитые своими трудами ученые указывали на то, что, несмотря на громадное количество сведений о пернатых, накопившихся от древних до наших дней, никто никогда и нигде не упоминал о розовой чайке и что странный сей феномен был бы более уместен в лесах Южной Америки, у африканского или индийского побережий.

При всем уважении к научным авторитетам я могу заметить только одно: животные-альбиносы стаями не ходят, а Джон Росс видел именно большую стаю одинаково окрашенных птиц, что подтверждали десятки свидетелей и, кроме того, новая птица имеет клиновидный хвост, какого не имеет ни одна из известных нам птиц семейства чаек…»

Мы с Валькой читали все это вслух по очереди. Вскоре я заметил, что Валька не слушает меня, а размышляет о каких-то своих проблемах. В конце концов он придвинул к себе мою тетрадь с задачами и принялся рисовать на обложке глобус, какой-то странный.

— Ты слушаешь или нет? — спросил я.

— Угу, — ответил Валька, продолжая рисовать кривой глобус.

— Хватит на сегодня, — сказал я наконец.

Мы снова закопали снаряд в сарае. Ощущение великой тайны так и пропитывало нас насквозь. Мы собрались было торжественно помолчать, но долго не вытерпели. Валька сказал:

— Знаешь, если бы карту хорошую, то можно поехать искать эту птицу. В тамбуре бы доехали. Где эта земля Мелвилла?

— В атласе где-нибудь, — сказал я.

…Потом наступило лето, экзамены; мы кончили седьмой класс, и все старое тоже кончилось. Мишка Абдул ушел по стопам брата в ремесленное. Пыч уехал в Нижний Тагил к дяде. Валька Сонный неожиданно укатил в Германию, куда их вызвал отец-подполковник. Валька перед отъездом совсем ошалел, даже меня не узнавал от волнения.

Мать во что бы то ни стало решила дотянуть меня до десятого класса, а дядя Гриша все-таки подарил для поощрения свою древнюю одностволку времен японской войны. Я начал пропадать в лесу, осваивать загадочные лесные местности: Шамониха, Ивковское болото, Кривые Бугры. В этих странствиях по сосновым вятским лесам я твердо решил, что стану путешественником. Про орлов и бушующее море писать в сочинениях бросил, решив все это переживать тайно, и начал получать четверки.

…До сих пор не пойму, кой дьявол понес меня в пединститут. Может, потому, что — институт этот имелся рядом, в области, и мать сказала: «Картошку будешь с собой возить, сало можно прислать», — мудрый фактор.

Так или иначе, послал я документы в педагогический и стал ждать вызова, а сам с непонятным даже себе самому усердием стал на речке готовиться к экзаменам. Хорошее было лето тогда — солнце такое, что больно читать ослепительно белые страницы учебников, и душа от законов Ньютона и правил правописания уходила в какие-то смутные закоулки, где бродят биотоки жизни, и хотелось просто мечтать, преимущественно о путешествиях и подвигах при этом. Книжка у меня такая имелась: Д. Ливингстон, «Путешествие по Южной Африке». А на обложке — буйвол, негр и крокодил.

Когда передо мной возник этот пединститут, в выборе факультета я не колебался. Конечно же, географический. Откуда было мне знать, что учитель математики — отнюдь не математик, физики — не физик, географии — далеко не географ, но всегда учитель.