Олег Куваев - Реквием по утрам

— Что будете заказывать? — спросила официантка.

— Три пива ему, — сказал Негатив. Официантка ушла.

— Из Москвы?

— Ага.

— В Хиву?

— В Хиву, — на всякий случай сказал Беба. В липовое удостоверение Москонцерта, которое добыл ему Леня Химушев, можно было вписать любой город.

— Да-да, — произнес незнакомец. — Все знаешь, все видишь насквозь, и никакой тебе в жизни загадки.

— Мораль? — завязывая беседу, спросил Беба.

— Какая, к чертям, мораль! На пальцах пиво заказывает — москвич, штатный посетитель пивного бара. С ташкентского борта в Нукусе сошел — в Хиву едет. Минареты смотреть.

— Я с Севера, — с неизвестной самому целью соврал Беба. — В отпуск. Хочу посмотреть на юг.

— На Севере где? — безразлично спросил Негатив, отхлебывая пиво.

Беба назвал место последнего своего турне.

— Знаю. Работал. Теплостанцию строили. Еще где бывал?

— Сахалин, — сказал Беба уверенно. На Сахалин Леня Химушев в самом деле пытался их повезти однажды, но получилась промашка с пропуском в погранзону.

— Работал. Микрорайон в Южно-Сахалинске отгрохали. Слыхал?

— Ну как же! — солидно солгал Беба.

— В Мирном бывал?

— Нет.

— Я его с колышка. Эх, была жизнь! Работа, а не волынка. И зарплата тебе щелкает-щелкает, не надо ее считать, потому что хватало.

— А как сюда?

— Надоел за три года якутский мороз. Решил погреться. Греюсь вот третий год. Надоело!

— Что надоело?

— Юг надоел, язви его в душу. Ты туристом: дыню жевать и на минарет глаз поставить. А мне эти дыни и минареты… Старый директор на Хантайку зовет. Пишет, что будет дело. Махну! Кончу дом и махну. Мороз во сие вижу. Вот так.

Мимо окон с натужным воем прополз тяжко груженный «Урал».

— Везет-таки, волынщик проклятый! — сказал Негатив. Бросил на стол трешницу, не прощаясь, погрохотал залепленными известью сапогами к выходу.

Тотчас на освободившееся место сел быстрый и тонкий узбек. Он был в красной нейлоновой рубашке, при галстуке, и, надо же, чудо, лицо его было сухо, без малейших следов пота. Нейлон-то в такую жару! Лицо не то что было сухо, а матово отсвечивало в своей сухой смуглоте.

Официантка без разговоров принесла и поставила шесть бутылок.

— Норма! — улыбнулся узбек. — Пиво бывает редко. Пьем по шесть. Кто может, тот больше. В Хиву?

— Ага, — не удивляясь уже, сказал Беба.

— Хорошее место. Памятник старины. Все старое, как при ханах.

— Да-а!

— А Куня-Ургенч? Совсем старое место. Окончательно памятник старины. В Куня-Ургенч туристы не ездят. — Узбек вздохнул и поднял тонкий, музыкальной конструкции палец. — Отдельные, умные ездят. Столица Хорезма! Алгебру знаешь?

— Учил.

— А где выдумали, знаешь? В Куня-Ургенче! А Тимур что разрушал, знаешь? Куня-Ургенч! Ничего туристы не знают. Между прочим… я там родился.

Узбек ловким жестом открыл бутылку о край стола, и темное пиво потекло в стакан.

— Женщины у вас красивые, — дипломатично начал Беба.

— Красивые? Почему красивые? Конечно, красивые! В Москве тоже красивые!

— А что, они украшения не носят? Мониста там всякие, в общем, золото.

— Какое золото? Современные девушки — сами золото!

— А я читал, что узбечки носят.

— Про это у стариков спроси.

— А в Нукусе есть старики?

— Нукус — новый город. От Ташкента не отличишь на главной площади.

— Ну, а базар у вас есть? Торгуют там, продают.

— Разумеется, есть, — и узбек (удивительно было, как в тонкое тело его все это вмещалось) осушил третью бутылку пива.

Кругом в тесном стандартном залике сидели темнолицые люди и в ужасающих количествах дули вредную для почек жидкость. Официантки с натугой носили уставленные бутылками подносы. Неподвижная жара висела в столовой, и от пластмассовой синевы столов было еще жарче.

На свисавших с потолка желтых лентах бились в предсмертных мучениях огромные азиатские мухи. За окном резко, как по линейке, чередовались синяя тень и желтый ослепительный свет.

— Пиво выдумали в холодных странах для южных, — сформулировал Беба.

Он чувствовал, что от этих мух и неподвижной жары ему становится дурно. И от темного теплого пива. И от промокшей насквозь рубашки. Даже штанина в том месте, где нога по привычке прикасалась к сумке с самородком, промокла насквозь. Нелегки были пути подпольной торговли золотом.

Держись, Беба-Сахиб-Икшалла-хан! Кто еще, по-твоему, держит в линялой сумке килограмм чистого золота? Еще сто граммов коньячка? Пожалуй! Лучше, чем эту бурду пить! Мадам! Мисс Средняя Азия! Сто пятьдесят коньяка. Пиво? Сами его пейте!