Элизабет Гилберт - Жизнь в лесу. Последний герой Америки

А потом по всему лесу стали появляться землемерные столбы. Я не знал, для чего они, – но понимал, что ничего хорошего ждать не приходится. Понимал, что это вторжение в живую природу и пытался вырвать столбы там, где они появлялись. Но я был всего лишь ребенком – разве мог я остановить строителей? Они с корнем вырубили мой лес и застроили всю территорию домами. Землю, которую я любил, уничтожили, а ручей превратился в очередной загрязненный водоем. Леса не осталось. Гарднер-Вудз умер. От него осталось лишь имя.

Потом я переехал в вигвам, который поставил на участке моих друзей недалеко от Алленз-Ноб, где растет лиственный лес. Я жил там до тех пор, пока участок не расчистили под жилое строительство. Потом я встретил старого горца из Буна, Джея Миллера, и тот разрешил мне поставить вигвам на своей чудесной земле в Аппалачах. Мне там очень нравилось. Я жил на опушке леса Говардс-Ноб, где водились медведи, дикие индюшки и рос женьшень. У самого входа в вигвам был источник, из которого я пил каждое утро. И жизнь моя была прекрасна до того дня, когда старина Джей Миллер не решил погнаться за всемогущим долларом и не продал лес на древесину. Приехали ребята из лесозаготовочной компании и построили лесопилку прямо рядом с моим домом. Они подбирались всё ближе, уничтожая все деревья до последнего, что стояли между ними и моим вигвамом. В то время я как раз заканчивал колледж, и, чтобы готовиться к экзаменам, мне приходилось пользоваться берушами – столько шума было от лесопилки. Когда я наконец переехал, лес, который я любил и который дарил мне жизнь, пропитание, одежду, превратился в гигантское поле с пеньками. Чистейший источник, из которого я пил, был испорчен и заилился.

Так что мне было делать? Именно тогда я понял, что мораль из „Возвращения в тенистую рощу“ – сплошное вранье. Это наглая ложь, цель которой – убедить детишек в том, что на Западе всегда найдется другой лес, да и звери всегда найдут другой дом – он где-то там, за холмами. Детям пудрят мозги, внушая, что нет ничего страшного в том, что приехали бульдозеры. Но это не так, и мы должны рассказать людям, что это ложь, потому что бульдозеры будут приезжать и приезжать, пока деревьев больше не останется. И нет безопасных мест. И что я сделал, когда понял это? Я решил купить свой лес и бороться насмерть с любым, кто захочет его уничтожить. Это был единственный выход и самый важный мой поступок в этой жизни».

Юстас понял, что пришло время искать Черепаший остров.

«Земля, я должен купить землю, – раз за разом писал он в дневнике в начале 1980-х годов, точно напоминая себе о том, что нужно сделать. – Своя земля! Я мечтаю о ней. Хочу ее. Ради нее я готов пойти на жертву».

Америка, ее земли и мечтательный характер ее жителей всегда легко вписывались в утопические теории. Можно даже поспорить, что любой, кто приехал в Америку по доброй воле, был утопистом в миниатюре – человеком, у которого было собственное, пусть даже скромное, представление о кусочке рая в Новом Свете. Правда, есть и такое мнение, что эта страна была утопией в течение тысячелетий до прихода европейцев, которые, появившись в Америке, тут же принялись всё уничтожать и подстраивать эту землю под свои конкретные планы. Но вы только представьте, какой Америка казалась ранним поселенцам: свободная, безграничная, безлюдная. Нетрудно было поддаться искушению и начать мечтать об обществе, которое можно здесь создать.

Разумеется, идею утопии придумали не американцы. Как обычно, этим мы обязаны грекам. А европейцы строили планы идеального общества еще до начала эпохи Возрождения. Сэр Томас Мор, Томмазо Кампанелла, Фрэнсис Бэкон – у всех них были свои теории, как позднее у Рабле, Монтеня и Гоббса. Но этим ученым мужам не удалось превратить идеи в реальность. Они были мыслителями и писателями, а не харизматичными лидерами. Кроме того, на истерзанной войнами карте Старого Света не осталось мест, где можно было бы воплотить настоящую утопию. С политической, географической, социальной точки зрения это было невозможно. Поэтому все эти ученые напоминали кораблестроителей, которые никогда не видели море. Они могли навоображать кораблей любого размера и формы, но этим судам никогда не пришлось бы расправить паруса.