Владимир Колотенко: Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга первая

Неужто услыхала? Мистика какая-то!

Счастье и в том, что автобан почти пуст, я легко обхожу попутные машины, а редкие встречные, зачуяв витающую вокруг меня опасность, тут же уходят на обочину, уступая левую полосу, словно кланяясь: вы спешите? – пожалуйста.

Вот и мост. Лента речечки (или канала?) залита пожаром вечернего солнца. Я успеваю заметить и вызолоченные купола церквушки, что на том берегу, и красные огоньки телевышки, а в зеркальце заднего вида – обвисшие щеки джипа. На полной скорости я кручу рулевое колесо вправо, так что зад моей бээмвэшки залетает на тротуар. Теперь – побольше газу, а сейчас – налево и снова направо, без тормозов, конечно, сбавив газ, конечно. Свет пока не нужен, фары можно не включать. А что сзади? Пустота. Еще два-три поворота, две-три арки и, сквозь густой кустарник, – в чащобу сквера. Теперь – только «стоп!»… И снова боль в голени дает о себе знать. Зато как тихо! Тихо так, что слышно, как сочится из раны кровь.

Бубенчики. Я готов был поклясться, что услышал звон тинкиных бубенчиков. Её привычка носить бубенцы на щиколотках…

Пальцами правой руки я зачем-то дотягиваюсь до пулевых пробоин на ветровом стекле с причудливым ореолом радиальных трещинок, затем откидываю спинку сидения и несколько секунд лежу без движения, с закрытыми глазами, в полной уверенности, что ушел от погони. Потом тянусь рукой за аптечкой, чтобы перебинтовать ногу. Врач, я за медицинской помощью не обращаюсь, самостоятельно обрабатываю рану, бинтую ногу, не снимая брюк, не обращая внимания на часы, которые показывают уже 23:32. Это значит, что и сегодня на последний паром я опоздал. Только одному Богу известно, что будет завтра…

Слава Богу, что жив сегодня, думаю я и снова ору:

– Аааааааа… Калакольчики вы мои бубеннн-чики-чики-и-и-и!.. Иииххх…

Затем дотягиваюсь рукой до бутылки «Nexus», медленно откупориваю ее и, приложившись к горлышку, пью, не отрываясь, пока она не пустеет наполовину. Теперь финики…

И еще два-три глотка из бутылки…

Ти, спасибо тебе, славная моя! Одна мысль о тебе помогла мне избежать, я уверен, неминуемой смерти. В чем же все-таки твоя сила? Сколько лет я пытаюсь разгадать тебя… Сим-сим… Ну, да ладно… Успеется…

А теперь можно и поспать… Полчаса, не больше. Чтобы прийти в себя.

Потом я никому об этой истории не рассказываю, лишь иногда, отвечая на вопросы о шраме на левой голени, говорю:

– А, так… ерунда… Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

Лене же решаюсь рассказать. Почему только ей, Лене? Так бывает: глянешь в глаза и знаешь – это она, ей можно.

И это не объясняется – это Она!

Здесь, в Турее, в двух часах езды от Питера, среди корабельных сосен и с аистами за окном на цветочной поляне, особенно хочется рассказывать ей, как я жил все эти трудные годы. Вспоминаются такие подробности, от которых мороз по коже… От смерти уйти нетрудно…

Я тогда едва не погиб.

На щиколотках или на лодыжках? А, не все ли равно!

– Это было на Мальте, – говорю я, – была ранняя осень, жара стояла адская, как обычно, я уже выехал из предместья Валетты… Горнакова, ты слушаешь меня?

– Да-да, говори, говори, – говорит Лена, – я слушаю… Думаешь, Тина услышала тебя?

– Уверен!..

А сам думаю: в чем уверен?

Вдруг ни с того ни с сего цитирую:

Проникай же, проникай своим колючим лучиком, полным солнца и золота, думаю я, освещай, наполняй, натаптывай меня своим золотом-золотом, россыпями своих золотых умопомрачений…

Прошу я…

И снова прикладываюсь к бутылке.

– Что ты там бубнишь? – спрашивает Лена.

– Ты сейчас от меня на дистанции вскинутых рук…

– Ты опять за свое, – говорит Лена, – да ты, дружок, бредишь…

А Тина-таки расслышала меня, расслышала… Не то бы…

Вот! Вот же в чем мое спасение! Ти, славная ты моя, я же могу дотянуться до тебя рукой!

Дотянуться бы, закрыв глаза, думаю я. Но сперва – выжить!

А детство… Детство, видит Бог, для меня да-а-а-вно уже кончилось…

– Я в порядке…

Ах, эти славные сладкие щиколотки и лодыжки… Ах, эти бубенцы-бубенчики!