Владимир Лиховид: Пластун

– Ничего хлопцы, ничего… сие есть добрая смерть! На миру погиб казак, как герой, как рыцарь! Душа его уже в раю… – бунчужный Данила Резун перекрестился. Крупные слёзы текли по суровому лицу старого казака…

Переведя дыхание, Иван осенил себя крестным знамением. Потом отвёл глаза от крепости и снова взглянул на берег. Горящая Кафа оставалась позади. И позади оставалась часть его жизни, проведённая здесь. Позади оставалась Гульнара-ханум.

Волна ударила через низко сидевший в воде борт, окатив парня с ног до головы. Под весёлый гогот казаков юноша присел на вьюки с добычей.

А город всё удалялся и удалялся. Скоро только огромные столбы чёрного дыма указывали его месторасположение. Свежий ветер открытого моря колыхал на волнах казацкие чайки, уходившие в даль.

Сечь гуляла. Весь Кош представлял собой повальную попойку. Согласно старой традиции, вернувшиеся с добычей запорожцы, веселились сами и щедро угощали своих не участвовавших в набеге товарищей.

Согласно той же традиции всё захваченное у басурман добро делилось поровну между всеми казаками – теми, кто охранял Сечь, кто ловили для товариства рыбу или занимались охотой в окружающих степях. Четверть всей добычи обязательно шла на пожертвование церквям и монастырям на Украине. Часть – в войсковую скарбницу, на закупку пороха, свинца и других воинских запасов для войска. И только добытое в бою оружие являлось личной собственностью казака.

После принародного дележа добычи на обширной площади между куренями начиналась гульба. С полудня сечевики собирались в корчмы и шинки на Запорожском базаре. Наступало золотое время для их содержателей – в основном польских евреев, армян, греков. Торговцы снимали сейчас жирный куш! Простодушные казаки до полуночи, а часто и всю ночь гуляли во всю, спуская завоёванную своей кровью добычу.

Вообще возвращение запорожцев с удачного похода всегда было раем для людей торговых. С весны и до осенних холодов на Базавлуке кишмя кишели купцы из разных стран: Польши, Литвы, Московского государства. Они поставляли необходимые казакам товары – оружие, порох, соль, хлеб, одежду. И взамен на рынке Москвы, Львова, Кракова и дальше на запад уходили ювелирные изделия персидских мастеров, индийские ткани, афганские ковры, турецкое и арабское оружие. Османская империя перекрыла древние торговые потоки из Азии в Европу. И Сечь была своего рода перевалочной базой из Востока на Запад.

Но жизнь торговцев на Сечи тоже была не из лёгких. Поскольку большинство из них были евреи, им и больше доставалось. Запорожцы, скованные в боевом походе железной дисциплиной, в мирных условиях у себя дома, за днепровскими порогами, жили вольно. Атаманов слушали не особо и гуляли от души. И часто крушили лавки «проклятых жидив и христопродавцев». Не одно иссечённое саблями тело еврейского торговца унесли дальше в море воды седого Днепра… Но полностью искоренять «жидов» на Сечи было никому не выгодно, и самим казакам прежде всего.

Кош постоянно нуждался в подпитке разнообразными товарами, выпивкой. А доставить всё это в такую даль могли в основном ушлые еврейские торговцы. И они, невзирая на большой риск и частую угрозу смерти, постоянно наезжали на Сечь. Слишком сильным было притяжение золота, доход, который можно было получить здесь…

Иван проснулся около полудня с тяжёлой головой си страшной тошнотой. Вчера, поддавшись уговорам своих новых товарищей-пластунов, он тоже гулял с ними в шинке Юзика Лифаря. И сейчас клял себя на чём свет стоит! Мутило жутко, буквально выворачивая наизнанку, руки и ноги дрожали и не слушались…

С трудом, выйдя из куреня, Иван стоял некоторое время, держась за стены и ничего не соображая. Внутри куреня ещё спали сечевики, тошнотворный запах сивухи и перегара наполнял воздух. С десяток молодцов, у коих не хватило мочи добраться под утро до постелей, лежали в живописных позах перед куренем. Далеко по окрестностям разносился их дружный храп. Такие же картины наблюдались и у других куреней. Вид был такой, словно по кошу пронеслись татары с турками…

Ивана скрутила тошнота. Не в силах более терпеть такую муку, он бросился к ближайшим кустам и вырвал всё содержимое желудка. Потом, хотя уже не было нечем, рвал ещё, захлёбываясь слюной и желчью. Стало легче. Но голова и общее самочувствие соответствовало самым страшным турецким пыткам… В совершенно полумёртвом состоянии юноша вернулся в курень и брякнулся на груду бараньих шкур, служивших ему и прочим казакам постелью. Отрубился мгновенно.