Дмитрий Житенёв: Моя тропа

До сего времени удивляюсь тому, что мне, москвичу, городскому, по сути, парнишке, выпало значительную часть жизни прожить в тайге, среди дикой природы, среди людей, которым такая жизнь привычна с детства. О ней я никогда не имел бы понятия, если б остался жить в городе, даже выезжая эпизодически в экспедиции или просто на охоту. Именно так ведь и живёт большинство городских охотников.

Как бы нас ни готовили к жизни с детства, в школах и институтах, нет цены тому, чему учит она сама. Жизнь это ведь то, что тебя окружает – и события, и люди. Я благодарен тем, кто помогал мне освоить те или иные уменья, и не обязательно охотничьи. В первую очередь – отцу, который дал мне в руки не только пилу и топор, рубанок и стамеску, но и книги, фотоаппарат и ружьё. Рисовать хорошо ему так и не удалось меня научить.

С моим первым проводником, алтайцем Андреем Кунделéшевичем Туймéшевым, мы откапывались в полутораметровом снегу, строили стан и ночевали у костра под горной вершиной Корбулу, глядя на неправдоподобно яркие звёзды.

Там же, в Горном Алтае, в Алтайском заповеднике, мой ровесник Юрий Бéдарев, окончивший всего три класса колхозной школы-интерната, охотник и таёжник от Бога, учил меня проводить вьючного коня по узкой, в письменный стол, тропе над стометровым обрывом, перебродить верхом стремительные горные речки, когда вода бьёт чуть ли не через седло, а копыта коня скользят по камням на дне. Он показал мне, как надо катиться на лыжах по неимоверным кручам и уворачиваться от оплывины, снежной лавины. Это был, по сегодняшним меркам, настоящий экстремальщик.

С ним я разделывал первого своего марала, а он словно контролировал каждое моё движение. Как пригодились мне его советы, когда я пластал лосиную тушу в печорской тайге под оценивающими взглядами таёжников – ну-ка, ну-ка, москвич, покажи, на что способен – и всё было в порядке.

Я очень часто вспоминаю этих моих первых учителей на таёжной тропе, потому что их уроки остались во мне навсегда. Они ушли из этой жизни давно – вечная им память!

П. А. Мантейфель со студентами-охотоведами. 1955 год.

Я был бы несправедлив, если бы не вспомнил ещё и тех, кто учил нас, будущих охотоведов, пониманию природы и охоты как тому, что связано между собой неразрывно. Это наш декан Алексей Михайлович Колосов, доцент Пётр Герасимович Репьёв и, конечно, Пётр Александрович Мантейфель, легендарный наш профессор, лауреат Сталинской премии. Ну, ещё, естественно, и другие, но эти – первые.

Ведь они дали нам, охотоведам, знание того, что современной природе необходима охота, нужен охотовед, знающий, квалифицированный, нужно организующее начало, что именно мы должны понимать дикую природу гораздо глубже, чем просто охотники. Я до сего времени убеждён, что охотоведы гораздо тоньше чувствуют и охоту и природу, как одно целое, именно потому, что в них вложены специальные знания, знания профессионала.

Но то охотоведение – а что же сама охота? Что она мне дала?

Охота – это школа выживания, а каждый из нас сталкивался с этим, или борясь со снегом в круговерти степного бурана, или в собственной конторе, когда тебя подсидел твой же сотрудник, или на больничной койке, стараясь преодолеть недуг, или как ещё.

У одного из самых моих любимых писателей, у Эрнеста Сетон-Томпсона в книге «Рольф в лесах» (настоящее пособие по выживанию!) я нашёл прекрасные слова, которые говорит юному Рольфу старый охотник и судья в маленьком канадском посёлке: «Верь мне, мальчик, что в то время, когда всё кругом будет казаться тебе мрачным, тебя подстерегает какая-нибудь радость; только будь твёрд, спокоен и добр, и непременно случится что-нибудь и приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его. Верь, мальчик: никто не одолеет тебя, пока ты сам не дашь себя одолеть. Только не бойся, и ничто не сломит тебя. Это – как с болезнью. Я видел много больных людей, кроме тех, которые считают себя больными»

Охота воспитывает в человеке оптимизм. Для меня, во всяком случае, она всегда надежда на лучшее, на удачу. Даже если сегодня что-то не получилось – помешала погода, дичь куда-то ушла, патроны как без дроби, – ты всё равно должен быть уверен, что уже завтра настанет та самая заря, когда селезень замрёт прямо против твоего шалаша, и мушка точно ляжет на его белый ошейник, и дробь, словно громадным кнутом, хлестнёт по нему и по воде, и эхо выстрела долго ещё будет перекатываться по весеннему плёсу, возвещая о твоей победе. Сбылось же!