Только меня-то не было: был один взгляд, скользящий по предметам.
Иногда происходила удивительная вещь: цементная поверхность перед моим взглядом вспучивалась, выпячивалась – и каждая выщерблинка, каждая ямка, каждое вкрапленице – становились видны отчётливо и крупно – как под гигантским увеличительным стеклом.
Но стоило мне отвести взгляд – поверхности успокаивались и возвращались в своё обычное состояние, а ветер уносил меня дальше…
Затем я медленно и с трудом сморгнул. Движение век сдвинуло жидкое, пузырчатое стекло воздушных потоков.
Пелена приподнялась как текучий колпак – и схлынула прочь.
И я снова открыл глаза, вздохнув от непонятного облегчения.
И обнаружил себя на заснеженной обочине какой-то трассы.
Было такое ощущение, что именно движение век перенесло меня сюда.
Я глубоко и часто дышал, наполняя лёгкие свежим морозным воздухом, радуясь, что всё – на самом деле, и одновременно сознавая, что это просто сон.
Булочная, куда послала меня мама, оказалась закрыта. На дверях висел плоский серый замок, и пришлось мне возвращаться ни с чем.
Я прекрасно помню и крыльцо булочной, засыпанное снегом, и ржавые металлические уголки, в которые были забраны ступени. Помню, как я спускался по этим ступеням, обрушивая своими шагами маленькие беззвучные снегопадики, и снежная пыль блестела на солнце. Странно, что я это помню: ведь событий-то этих во сне не было. Странно ещё, что в памяти моей день этот – яркий, солнечный, а в самом сновидении небо было затянуто тучами.
Я хотел перейти улицу, но было негде: сугроб не давал пройти. Хотя сугроб ведь можно было обойти?
Улица была пуста – ни одной машины – и всё-таки я не решался перейти.
Я снова, как и наяву, ждал какого-то знака или сигнала. И я поднял глаза к низкому, облачному небу.
И увидел прямо в небе циферблаты.
Циферблатов было три.
Стрелки показывали время, двигаясь на каждом из циферблатов с разной скоростью – и на каждом из трёх приближались к двенадцати.
– Значит, ты тоже видишь? – внезапно услышал я – и обернулся на голос. Высокая темноволосая женщина стояла слева от меня на рыхлом снегу.
Я до сих пор помню её лицо – сосредоточенное, даже напряжённое, обращённое к небу, помню как она была одета, хотя с тех пор прошло больше двадцати лет.
– Я думала – это я одна. Меня считают сумасшедшей, – сказала она тихо, и вдруг – совсем другим, отчаянным голосом:
– Смотри, смотри! Они крутятся!
Я снова взглянул на циферблаты… Я и так знал, что стрелки на них движутся, но теперь понял смысл этого движения. Особенный смысл.
Появилось чувство – почти знание – что отметка «12» – конец этого мира. В приближении стрелок к этой отметке была такая неотвратимость, что захотелось закричать что-то, разорвать на кусочки живую картинку, на которой мы стоим и смотрим в небо!
А под циферблатами, прямо в серой, текучей пелене неба, уже разгорался знак: две огненных латинских буквы «W», перекрещенных между собой – одна – обычная, другая – вверх ногами….
«Будет двенадцать, и знак погаснет, и кончится всё,» – сказал я вслух. И заплакал. И проснулся.
Ещё не открыв глаза, я понял – что мне всегда мешало жить спокойно: вот эти самые циферблаты. Никакая это не метафора, а всё так и есть. Я понял: беда в том, что всё может кончиться – стрелки подойдут к двенадцати, погаснет знак нашего мира – и наш мир погаснет тоже – моментально и бесшумно – ну, может быть – с лёгким щелчком. Как гаснет телеэкран.
«Да с чего ты взял?!» – спросил я себя. Ответом была тишина. Я ругал себя психопатом, а другой я – молчал, даже не отбивался, словно закрылся от ругателя – а сам думал про себя, что вот такое же молчание будет, когда всё кончится, только его никто не услышит.
– Хрен его знает, что это такое, – сказал я вслух – и только тут вспомнил, что я же еду в поезде, что ночь, и кроме меня в купе должны быть ещё толстые тётеньки – целых две, если они, конечно, не вышли. Я ведь даже не знал – куда они едут. Здесь ли они?
Вроде, здесь. Судя по запаху чеснока и копчёной колбасы… Впрочем, другие люди тоже иногда едят колбасу… Я осторожно свесился со своей полки – так, чтобы ничем не скрипнуть – на тот случай, если они тут.
Они были тут: я различил их грузные тела под простынями, их сумки в проходе, их пакеты на столе. Вдруг ужасно захотелось уйти. Не почему-нибудь – просто так.
Купе тонуло в сумерках. Я тихонько слез со своей полки, нащупал в темноте свои кроссовки и вышел с ними в коридор. Мягко задвинул за собой дверь.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу