Александр Дорофеев - Выставка. Повесть-альбом

Судя по всему это был старт на длинную дистанцию. В первые годы меня беспрестанно таскали по стране родители-геологи. Затем по инерции перемещался самостоятельно.

Побывал в Сербии, где что-то вроде бы мерещилось, как будто знакомое. А до Китая так покуда и не добрался, задержавшись в Монголии. Нередко подворачиваются ложные пути и как разобрать, который вообще-то истинный да праведный…

Александрова слобода

В середине семидесятых прошлого века проживал одно лето в надвратной церкви Успенского монастыря города Александрова.

Под окнами речка Серая – невзрачная до легкого испуга. Зато сам монастырь сверх меры исторический.

Обретаясь в нем, Иван Грозный учреждал опричнину. И первый русский «летун» смерд Никитка, прицепив от полной безысходности крылья, сиганул с шатровой монастырской колокольни. Не раз сиживал я именно на тех ступеньках, об которые в прах он расшибся.

Работал в Покровском соборе, реставрируя живопись 16-го века. В общем-то был еще подмастерьем у художников из Владимира.

В монастырских кельях проживали тогда отнюдь не монахи, а сосланные по разным причинам на сто первый километр.

И все же тишина и умиротворение – не то чтобы царили – но являли себя очевидно.

И вдохновенно было писать этюды в монастырском дворе, изображая среди прочего живописно развешанное по веревкам белье.

По мотивам рязанских зарисовок. Все эти пейзажи – реальные и вымышленные – написаны значительно позже, в Мексике

И этот придуман. Хотя в отечественных селениях есть схожие

На другой год те же художники пригласили меня во Владимир – реставрировать росписи Андрея Рублева в Успенском соборе.

Сам с трудом верю. Однако, что было, то было.

По винтовой узкой лестнице поднимался на крышу собора, откуда столь невероятный вид на Клязьму и окрестности, что так и хотелось уподобиться смерду Никитке. С более благополучным, конечно, исходом.

И ясно представлялось, как Рублев, воспаряя духом, стоял на этой же крыше.

А ночевали мы в Княгинином соборе, где размещалась тогда химическая лаборатория – прямо над мощами жены Александра Невского.

Условный Суздаль

Утреннее озеро. Скорее всего, Неро у Ростова Великого, где тоже работал во время московской Олимпиады восьмидесятого года. Помнится, и в Ростове царило уличное затишье. Но, в отличие от Москвы, оно распространялось на продовольственные магазины. Затруднений с выбором совсем не было. Все предельно просто – водка и консервы морской капусты. Такой потрясающий олимпийский набор

Реставрация, надо признать, тесно связана с покойниками. Ну, никуда не денешься.

В Самарканде года три кряду укреплял мусульманские орнаментальные росписи мавзолея Туман-ака, что в некрополе Шах-и-Зинда.

Если сказать попросту, Шах-и-Зинда – аристократическое кладбище эпохи Тамерлана. Сам-то он захоронен ближе к центру города в мавзолее Гур-Эмир. А тут гробницы жен и прочих приближенных.

Эдакое поселение для антикварных усопших – из одной улицы и пары переулков, к которым жмутся и современные могилы. Так что работал прямо на кладбище. Даже спал, выпивал и закусывал. Без всяких опасений и задних мыслей.

Туман-ака, говорят, была любимой женой Тамерлана. С хромым Тимуром, известно, – шутки плохи. Вплоть до мировой войны.

Но случалось, надо признать, совсем забывались, и глупо, без должного почтения, неуместно шутили. Правда, с легкой душой. И Туман-ака, вероятно, понимала, что ничего дурного ей не желают. Только лишь загробного благополучия в обновленном интерьере.

Поэтому, думаю, и обошлось без возмездия.

Даже напротив, вскоре моя живопись каким-то совсем причудливым образом попала на первую выставку русских художников в датском городе Копенгагене.