Татьяна Соколова - Золотой мальчик, золотая девочка

Не курят, не пьют, не матерятся и даже семечек не лузгают. Курение, алкоголь и мат при общем сборе компании не приняты – собираясь без девчонок, мальчишки этими взрослыми штуками балуются, иногда допуская в свой круг Саньку.

Семечки презираются абсолютно, жёстко и коллективно, как «деревня», или «отстой», по терминологии их будущих внуков.

Курящие мальчишки из восьмёрки и примкнувшие к ним время от времени покидают веранду и скрываются в хлюпающей неперестающим дождём темноте школьного сада. Возвращаются в ароматах дешёвого чаще всего табака, несколько смущенные, старающиеся смущения не показать.

Свобода, почти абсолютная, после школы, наконец, наступила – они пока не привыкли к ней – открыто закурить при взрослом человеке или девчонке теперь можно – радости от процесса нет – дурацкая неловкость, стыдливость как драгоценный атавизм, который позже предстоит изжить, пока продолжает сковывать.

Сад размером с полгектара почти в центре села, сразу за огромной бывшей церковью – сирени, черёмухи, акации, клёны и небольшой огород в нём – примыкает к трём школьным зданиям – толстостенным каменным постройкам середины девятнадцатого века. В одном из зданий первоначально было волостное правление с кутузкой, в которой останавливали на ночлег шествующих в Сибирь арестантов.

Главная аллея школьного сада шириной сорок метров и пятьсот в длину с двухрядными посадками акаций по бокам расположена на участке пролегавшего здесь сто лет назад Сибирского тракта, после строительства Транссиба сместившегося на десять километров к югу.

Ничего этого – неприкаянная, после выпускного вечера как бы потерявшая землю под ногами, наизусть знакомая друг с другом, теперь друг другу словно чужая, стайка недавних десятиклассников – не знает.

Им превосходно, в концепциях и деталях, рассказана всемирная история и история России как череда всяческих революций и постоянного угнетения трудящегося народа.

Они приготовлены для великих дел и мечтают о как можно более далёких дальних странах.

Революционная, а вместе с нею и вся прочая история родного, знакомого, которое рядом и вокруг, кажется им привычной, скучной и абсолютно неинтересной, хотя никто им не внушал, что это именно так.

Откуда взялась эта «химия» даже и презрения к своему и родному, непонятно и неизвестно никому из них – никто из них об этом совершенно не размышляет – всё происходит на уровне ощущения, подсознания и некоей неизменимой данности.

Хотя данность эта, как всё нетривиальное, проста.

Всё обозримое, доступное, окружающее, земное, здешнее кажется русскому человеку мелочью и даже ничем по сравнению с тем огромным, невместимым, неизвестным, далёким, высоким и непостижимым, которое находится где-то невообразимо далеко, для достижения которого необходимо совершить какие-то великие дела и освоить не виданные прежде дальние страны.

Когда-то эти дальние страны простирались необозримо далеко и высоко – аж до Царствия Небесного. И хотя в двадцатом веке эти страны ограничились лишь горизонтальной плоскостью, силы своего притяжения не потеряли, напротив – общедоступностью своей превратились для многих порой и в наваждение.

Скоро! Теперь совсем уж скоро!

А пока – будто последняя минута – дощатая веранда, покрытая облупившейся салатовой краской, слегка украшенная по арке карниза самой простой резьбой – словно ветхий плот, с которого предстоит броситься в тот самый океан тех дальних стран.

Веранда стоит метрах в двадцати от главной аллеи школьного сада – Сибирского тракта – и предназначена для малышей до восьмого класса, летом работающих на расположенном поблизости школьном огороде.

На веранде около шести вечера тёмным дождливым августом выпускная стайка лишь собирается – перебрасывается последними сельскими и личными новостями, ждёт около часа непонятно чего.

Два-три человека мусолят какую-нибудь всем надоевшую тему – остальные вставляют короткие реплики. Потом так же бесцельно почти до полуночи бродят по селу, от одной свободной для них крыши до другой, под неостановимым дождём.

Сегодня на веранде они несколько задержались – растерянности в мокром воздухе с каждым вечером, с каждым уехавшим больше – каждый вечер в принципе может быть последним – встреч на завтра никто для себя не планирует и друг другу не обещает.

– Вот это совершенная ерунда! – холодно и сухо восклицает Санька – похожая на мальчика, длинноногая, худая, в круглых очках, с тёмно-русыми короткими кудряшками на маленькой голове. – Череп не может быть с волосами. Мозги включи.