Любовь Данилова - Каменная птица папороть

Владимир Прохорович смотрел на мальчика и узнавал в нём себя: с метаниями юности, с первыми сомнениями, с отчаянием от муторного, казавшегося бессмысленным, учебного труда, но и с внезапными озарениями, со временем позволившими ровным пламенем разгореться его научным интересам. Нельзя останавливаться и гасить огонь в себе, прощаться с мечтой! Перевёл взгляд на Анну. Она все ещё не выпускала папоротник из рук, прилаживала к одному папоротникову крылу другое. Два крыла – птица.

– Представила в камне: папоротник окаменеет и станет каменной птицей.

– Птица в камень, как в клетку, попадёт, – тут же откликнулся на созвучное мечтам и мыслям сравнение Владимир. – Поймать бы эту птицу и мне. Птицу глоссоптерис.

Анна положила голову на плечо мужа, обняла. Ещё долго они смотрели в одном направлении – вперёд, куда бежал пароход. Петя тихонько, почти на цыпочках проскользнул мимо них и вниз. Что-то нежное и волнующее колыхалось в его душе в тот вечер.

Наутро, уже перед Тотьмой, на палубу высыпали все – нетерпение одолевало. Когда же город? Пока прямо по курсу – Дедов остров, разрезавший сухонское русло надвое.

– Была здесь ране Дедова пустынь, а ноне лишь приходская церковь Живоначальной Троицы, – вещал всезнающий старичок-архангелогородец: – Да вот же она! – перекрестился с поклоном.

Белокаменный храм проплывал слева по борту. Высоко головы задирать приходилось – крут берег!

– Остров-то не наносной, коренная порода – в основе. Да-а-а, – оценил Амалицкий, – такому паводки не страшны.

– Леса настоящие, таёжные – с елями, с соснами! Дедов-то, наштё, с версту будет, – прикидывал землемер.

– А дале ещё два островка. Но уж те махонькие – Бабий да Внуков.

– Пошто так названы?

– Да всяко говорят. Бают 20 20 Баять – говорить, рассказывать. , ровно в незапамятные времена бежали из Устюга дед, бабка да внук. Внуку-то силёнок и не хватило – не мог больше плыть, с ним и бабка осталась, оглянулся дед… эх! Что поделаешь? Так вместе и окаменели.

– А чего из Устюга бежать-то? – возмутился Петя. – Что у нас страшного?

– Сомнительно – твоя правда. Поди, на реке-то боле страх пронял.

Знающие согласно кивали.

– О чём вы? – насторожилась Анна.

– Ну, успеете ещё наглядеться. Да не пужайтесь шибко-то 21 21 Шибко – значительно по степени проявления; чрезмерно, чрезвычайно, очень. , барыня. Мы все люди, и уж не первый раз этим путём следуем, Божьей помощью живы, – попытался успокоить старичок, получилось не очень удачно.

– А Тотьму-то уж и видать! Купола, купола горят! Храмы-то, свет ты бог, высоки да ладны!

Те, кому сходить, прощались. Амалицкий, торопясь, почти скороговоркой, давал последние наказы Пете:

– Фон Котта, конечно, популярно пишет, но все ж таки не лучшим образом. Если будет интерес, кое-что на русском найдётся: в старых журналах попадаются статьи Карла Рулье, издан и труд Мурчисона – «Геологическое строение Европейской России и хребта Уральского». Запоминайте.

Подошёл и Зепалов-старший, уважительно раскланялись:

– Доберётесь до Устюга, милости прошу к нам! Чай, лучше приму, чем в Добрецовских-то номерах, – подмигнул обрадованному Пете. – Правда, на неделе с женой и дочерьми отлучусь – давно им загородный выезд обещал. Но сыновья завсегда дома: старший – на хозяйстве (ему наказано будет), а Петьку от книжек за уши не оттащишь.

В суматошной толчее тотемской пристани Анна Петровна успела: тут же в ярмарочном ряду купила расписной пряник, разыскала Нюрку, в ручонку сунула. Боязливо смотрела девочка на мать – не смела обрадоваться нежданной сладости. Анна Петровна возражений не приняла.

– Что-те разгонный, – растрогавшись, всплеснула руками крестьянка.

– Какой?

– Прощальный, значит, – подсказал возвращавшийся на пароход студент, осветила лицо улыбка.

Мужички-гребцы, нанятые в Тотьме, божились, что Нижнюю Сухону знают, что им не впервой и не подведут. Но Амалицких не отпускала тревога. У Анны не шёл из головы последний разговор на пароходе: какие испытания готовит им река? Вот уже и гребцы осеняют себя крестным знамением, опасливо поглядывая по сторонам. Тем не менее Сухона и после Тотьмы была всё та же, чем ввергала в уныние Владимира Прохоровича. Сутки потеряли.

Зато после Камчуги, как только берега начали подниматься всё выше и многообещающе оголяться, слой за слоем показывая миллионы лет своего прошлого, настроение профессора заметно улучшилось.