Федор Иванов - Подвиг бессмертен

Васильев приблизился к месту схватки и на какое-то мгновение отвлек на себя огонь фашистских самолетов. И этого мгновения Голубеву оказалось достаточно, чтобы короткой пушечной очередью вспороть «мессеру» брюхо. Тогда и второй отстал.

— Прощай, друг!—услышал Виктор по радио.— Передай товарищам — пусть не горюют. Мы умираем не зря, — за нашу Родину! Прощай... — Голос оборвался.

Голубев со слезами на глазах обернулся и увидел, как пылающая машина несется вниз. Но вот она чуть выровнялась и направилась прямо на автоколонну. Из автомашин в панике бежали солдаты. Горящий «ил» врезался своим тяжелым телом в хвост колонны и все смешалось в огне и дыму. Видимо, автомашины везли снаряды.

Теперь, остыв от схватки, Голубев один возвращался на аэродром. И эти тяжелые гряды туч, и рокот мотора, и тупая боль в висках тяжело давили на сердце. Ведь три минуты тому назад Голубев был с Васильевым, теперь товарища нет в живых.

Но так ли это? Пройдут, быть может, века, однако герой Васильев будет вместе с тысячами погибших сынов Отчизны жить в памяти потомков. Кончится война, и в каждом колосе, вскормленном щедрой землей, в каждой тонне добытых угля и нефти, в улыбках детей и в песне юноши — во всем, что есть живого на земле, будет жить герой Васильев.

Виктор Максимович расправил плечи и вздохнул. Он также сурово смотрел вперед на грозовую тучу, но в его взгляде уже не было такой тоски. Вдруг он увидел над этой тучей две черных точки. Та, что была сверху, быстро падала на нижнюю, нижняя скользила в сторону, описывала дугу, исчезала в туче. «Тут что-то неладное»,— подумал он. Приблизившись, Голубев опознал в верхней точке силуэт вражеской машины. «Все понятно: «мессер» расправляется с нашим самолетом, у которого нет боеприпасов; быть может, это тот же «мессер», который несколько минут назад подбил Васильева». Голубев запальчиво крикнул стрелку:

— Приготовиться к атаке!

Но когда машина приблизилась к месту боя, самолет, который был внизу, вместе с верхним обрушился на «ил». Два стервятника инсценировали бой, зная чувство братской выручки у наших летчиков. Даже вдвоем они не пошли в открытую атаку.

...Уходить было поздно. Голубев принял бой. Он предупредил стрелка, чтобы тот не выпускал ни одного патрона зря. Больше всего Голубев старался, чтобы фашисты не зашли снизу. Какой бы маневр они ни проводили, искусный летчик отвечал смелыми контрманеврами.

Вскоре на помощь подоспело звено «яков». Один из «мессеров» был сбит, а летчик прыгнул с парашютом. Голубев с благодарностью посмотрел на наших истребителей, которые продолжали свой полет на запад. «Спасибо вам, ребята, выручили из беды», — мысленно поблагодарил он.

В тот же день в авиаполк привели пленного фашистского летчика, назвавшего себя Куртом Рейнгардтом. Он окончил берлинскую школу асов. На фронт был переброшен из Франции в составе эскадры «Адольф Гитлер» и сбит при первом вылете.

— Меня бы ни за что не сбили, — уверял ас, — если бы мы вовремя отступились от этих сумасшедших штурмовиков. Я говорил Фридриху — давай отстанем. Ваши «илы» дрались, как разъяренные тигры.

— Нет, — улыбнулся командир полка, — рано или поздно вы должны были сломать себе шею, Рейнгардт. Вы просто плохо знаете наших летчиков.

Вечером, поужинав и получив очередное задание, Голубев отправился отдыхать в землянку. Но спать не хотелось, события дня взволновали его. Он остановился у входа, глотнул вечерний теплый воздух, посмотрел на небо, где в бесконечной синеве горели звезды, улыбнулся:

— Эх, благодать какая! Пошли, товарищ Хрулев, спать под крыло машины. Да не забудьте вместе с одеялом патефон прихватить.

Так бывало не раз. Улучит Виктор вечером минутку, возьмет патефон и уходит с Хрулевым куда-нибудь подальше от землянки, чтобы не мешать отдыхать товарищам. Мембрана дребезжит, пластинки старые. Хрулев просит командира «беречь патефонную матчасть». Но Голубеву хочется послушать и «Калину», и арию «Вертера», и «Песню о Родине».

Вот и сегодня — лег на спину, раскинул руки, лежит, не шелохнется. Из мембраны вырывается волнующий, полный тоски голос:

Повій, вітре, на Вкраїну,

Де покинув я дівчину...

А небо высокое, и столько цветов вокруг, и воздух так свеж и душист, что всю бы ночь не сомкнул глаз!

Виктор не сразу замечает, как к тенору присоединяется новый голос: