А Киселев - Всемирный следопыт, 1928 № 12

Сквозь плач детей, икоту и вопли бесновавшихся слышался визг имама:

— Смерть коснувшимся святого места!.. Огню их строения!.. Горе, горе неверным!..

В груди Амира бушевала буря. Последние выкрики имама, как ножом, полоснули его сердце. Он понял, какую опасную игру затевал имам, но не знал, что предпринять. Ему было жаль слепых людей, доверившихся этой лисе, и он твердо решил помешать осуществлению гнусных планов имама.

Когда через некоторое время Амир снова прошел мимо толпы, она попрежнему неистовствовала. Теперь глаза всех были обращены на продолговатую кость с остатками зубов, которую имам держал в руках, прихватив ее платком. Все теснились к ней, тянули руки, чтобы коснуться ее; матери совали вперед своих детей. Имам гладил костью по головам, прикладывал ее к гноящимся и трахомным глазам, давал целовать и лизать. И слышно было издали, как звякали монеты, падая в блюдо, которое держали около имама…

Амир в смятении долго блуждал по селению и промыслам. Несколько раз он проходил мимо силуэта Ленина, выпиленного рабочими из простой доски. Дикие порывы ветра сразбегу гнули и трясли доску, и в полусвете сумерек Амиру казалось, что вождь делает ему какие-то распоряжения широко простертой вздрагивающей рукой…

Вдали глухо шумело море. Нефтяные вышки, кое-где освещенные снизу фонарями, вздымались, словно диковинные укрепления, осадные башни древних. В воздухе метались нефтяные газы и удушливо захватывали дыхание. Амиру чудились вдали горящие пруды и факелы, упирающиеся в небо. Он вздрагивал и бежал дальше. Штормовой ветер швырял ему щебень в лицо и визжал в проводах.

Внезапно Амиру вспомнился такой нужный в этот момент, такой испытанный человек. Дальнейшее сразу было решено…

Спустя десять минут Амир стоял в кабинете, освещенном зеленой лампой. Гущин положил ему руку на плечо и дружески спрашивал:

— Ну, в чем же дело, Амир? Что ты такой встрепанный?

Амир искоса заглянул в лицо главному инженеру — лицо было простое, внимательное. Перс убедился, что «этому можно», и рассказал обо всех своих подозрениях. Он начал с того, как после взрыва увидел человека, поднимающего с земли кость. Волнуясь и затрудняясь в словах, Амир нарисовал картину поклонения кости; он старался даже передать отдельные выражения из витиеватой проповеди имама Ризы, его страшные угрозы, и призывы и в лицах изобразил унижение и ярость бедных людей.

По мере того, как он говорил, все яснее выступали желваки на челюстях у Гущина. Он знал Амира и видел подкупающую искренность рассказа. Положение было ясно. Не успел Амир закончить своего рассказа, как Гущин взял трубку телефона.

— Караульное помещение?.. Да… Говорит главный инженер Гущин. Передайте начальнику охраны, чтобы немедленно явился ко мне в контору по срочному делу… Да. Кто передаст? Хорошо.

Потом Гущин повернулся, подошел к Амиру и крепко, без слов пожал ему руку.

На следующий день Амир работал на месте взорванной горы. Человечий муравейник облепил каменную россыпь. По зыбким настилам сновали тачки, за ними, напряженно балансируя, бегали бронзовокожие люди. Крупные осколки скалы сваливали в ближайшую расселину и скатывали ниже по склону. В ритмичной натуге люди тянули канаты, поднимали рычаги, принимая скульптурные позы. А слева, со стороны нефтяного городка, подвозились и подносились материалы для новых вышек. Ладили и расчищали места для мощных буровых.

Амир был лишь маленьким мускулом в этой творческой работе, но он чувствовал, как напряженное кровообращение общего дела проходит и через него. Ночных страхов — как не бывало. Смешными и жалкими казались истеричные взвизгивания вчерашней толпы перед этим многолюдным упорством.

Амир сновал то с рычагом, то с тачкой. Жаркие ручьи катились у него по открытой груди под рубаху, но силы его были неистощимы. Он скалил зубы навстречу солнцу, только что лизнувшему серую, тусклую поверхность моря, и кричал, подбадривая товарищей:

— А-ха-а! А-ха-а!..

В обеденный перерыв Амира вызвали в контору. Он пришел туда потный, возбужденный работой. Его провели в кабинет главного инженера.

Первое, что бросилось Амиру в глаза, была жалкая фигура человека, который нашел кость на горе и у сакли которого накануне происходило поклонение. Он был бос. Обвисшее рубище его сверху донизу было вываляно в мазуте. На губах наросла белая короста пены. Человек изредка прерывисто вздыхал, и из его груди вырывался стон, похожий на подскуливание собаки. Безумные глаза его дико блуждали. Получалось впечатление, что он только что вырвался из какой-то отчаянной свалки. Позади него стояли двое из охраны.