Анри Барбюс: Всемирный следопыт, 1929 № 04

Ильин возвратился домой поздно ночью. Сам он войны не пережил. Она была для него лишь прошедшим где-то близко историческим событием, и теперь его нервы странно напряглись от соприкосновения с неугасшей за долгие годы живой человеческой ненавистью.

После душного дня поразительно приятна была относительная прохлада ночи. Слабый, но освежающий ветерок тянул вниз по реке, наверху в прорезах листьев горели и переливались звезды, а внизу песок дорожки резко отделялся от черной стены окаймлявших ее кустов.

Внезапно в двух шагах от гулявшего в парке Ильина из темноты выросла фигура громадного негра, затем другая тень пониже, и раздался голос механика:

— У меня к вам новости, Ильин, от вашего соотечественника, работающего в Ниамбе. И новости… немного по секрету.

— От Идаева?

— Не знаю. Оттуда приехал мой товарищ, грузчик, и привез вам записку.

— Наш камрад из Ниамбы дал бумагу, — заговорил негр на ломаном французском языке. — Сказал: дать молодому русскому.

Ильин в темноте встретил руку негра и схватил небольшую, в несколько раз сложенную бумажку.

— Кто ее писал?

— Не знаю. Он сказал: дать молодому русскому. Больше ничего. Я плыл в лодке. Пришел к камраду Дюпону. Сейчас поеду назад. Скажу, хотел достать рому. Будут бить… Ничего, я принес письмо.

— Письмо прочтете дома, — сказал механик. — Мы уходим. Завтра у меня опять работа в лаборатории, и если вам понадобится что-нибудь передать в Ниамбу, я с удовольствием помогу это сделать.

Ильин молча и крепко сжал обеими руками огромною руку негра, и в следующее мгновение тени ночных гостей слились с бархатным мраком…

В открытое окно вливался тяжелый, влажный, как в оранжерее, зной. Громадная пурпурно зеленая стрекоза монотонно билась о стекло верхней части рамы. Листья пальм за окном, мутная неподвижная река и темная стена леса за садом лежали в глубоком сне, придавленные огненным зноем полдня. Ильин тщательно сложил и спрятал в карман квадратную бумажку и присел к окну.

Записка от Идаева, полученная вчера, была не вполне понятна:

Дорогой Андрей Николаевич!

Я не видел Вас много лет, но обращаюсь только к Вам: приезжайте и помогите мне. Успех моей работы превосходит все мои надежды, но я запутался. Половины того, что я сделал, достаточно для завоевания мирового имени, но я в ужасе от того, чего мне удалось достичь. Приезжайте во что бы то ни стало.Больше мне не к кому обратиться.

Я посылаю через профессора Кроза директору института просьбу командировать Вас в Ниамбу. Обстоятельства громадной важности требуют, чтобы Вы не ответили отказом.

Слова «Приезжайте во что бы то ни стало» были дважды подчеркнуты.

Ильин встал и, опустив голову на грудь, зашагал взад и вперед по комнате.

Идаев принадлежал к редкому типу ученого с беспокойной эксцентричной мыслью. Подобный склад мышления малограмотного человека толкает на страстные и безнадежные поиски perpetuum mobile [4] Перпетуум мобиле — вечный двигатель. ), а научно подготовленному работнику открывает дорогу к великим достижениям в неизведанных областях.

Несомненно, Идаев открыл что-то большое. Несомненно, это «что-то» внушает ему самому ужас. Несомненно также, что французское правительство предполагает использовать это открытие в широком масштабе. Иначе чего ради сюда вложены такие средства, и почему такой тайной окружена работа в Ниамбе?

Но если это открытие так скрывается от всего мира, если так тщательно преграждается к нему доступ, то вряд ли в Ниамбе творятся дела, направленные ко благу человечества.

Весь этот последовательный ход рассуждений показался Ильину совершенно бесспорным. Но в таком случае что же делать? Ехать в Ниамбу — значит принять участие в работе, по всей видимости сенсационной: не таков человек Идаев, чтобы попусту писать то, что он написал. С другой стороны, ехать в Ниамбу — значит похоронить себя минимум на пять лет, потому что только под этим условием принимают туда на службу, и принять участие в очень, быть может, скверном деле.

Но не ехать в Ниамбу— значит безучастно отнестись к развитию дела, которое даже Идаеву внушает ужас, а Идаев был всегда безразличен ко всякой политической и общественной жизни, ко всему, кроме предмета его лабораторной работы.