Анатоль Имерманис - Товарищ маузер

…А в это время около дома на углу Мариинской и Парковой шпики вот уже полчаса решали, что им делать дальше. Подкрепление в количестве трех городовых, посланных жандармским офицером, прибыло. Однако никто не решался начать атаку. Чего ради лезть в пасть зверя? Сперва надо дождаться обещанных стальных щитков. Наконец тот шпик, который первым узнал Атамана, не выдержал:

– Сколько можно канителиться! Начнем!…

Эта внезапная решимость была вызвана отнюдь не избытком храбрости, а боязнью, как бы вместе с новым подкреплением не вернулся жандармский офицер. С ним придется тогда делить обещанную Иргенсоном награду.

Вытянув вперед руку с револьвером, он осторожно распахнул дверь парадного. Городовые перекрестились и последовали за ним. Стараясь не топать, они один за другим поднялись на третий этаж. У дверей седьмой квартиры шпик жестом приказал всем замереть. Он уже приготовился дернуть шнурок звонка, когда вахмистр заметил в темном углу площадки какой-то сверток. Шпик нагнулся, долго что-то рассматривал, а затем осторожно приподнял. В его руках оказалось длинное серое, сшитое по последней заграничной моде пальто. Тут же рядом валялся и цилиндр, на черном шелке которого белел листок бумаги. При свете спички шпик прочитал: «Носите на здоровье! Последняя мода. Атаман».

Гром помнил, что, когда его уводили на допрос, его камера в тайной полиции была пуста. Обратно его приволокли полуживого и бросили на пол. Теряя сознание, Гром успел заметить, что теперь в камере полно народу. Гром не знал, сколько времени пролежал в беспамятстве. Очнулся он от холодной воды, лившейся на его окровавленное лицо. Он хотел сказать, чтобы поберегли воду, не то пить будет нечего. Но сил не хватало. Он услышал голоса. И постепенно до его сознания стали доходить отдельные слова.

Кто-то спрашивал по-немецки:

– Господа, неужели никто из вас не знает немецкого языка? Это очень важно! Надо сказать солдату, пусть сейчас же позовет главного!

Гром открыл один глаз – второй совсем заплыл – и, с трудом разжав губы, прохрипел:

– Я знаю…

Он увидел, что камера битком набита арестованными. Над ним склонилось худое, обрамленное черными бакенбардами лицо с горбатым носом и узкими подвижными глазами. Это был Шампион.

– Вы-ы?! – воскликнул он. – Боже мой, да вы ведь еле живы! Это же убийство! Пусть только меня выпустят – и весь мир тут же узнает, что здесь творится… Но пока что я теряю время, нет, больше – я теряю свою репутацию! Если сию же минуту я не попаду на телеграф, другие газеты могут опередить меня!

– А вы кто такой? – спросил Гром, с трудом приваливаясь к стене и не понимая, что этому человеку от него надо.

– Я корреспондент французской газеты «Тан»! Но я имею честь быть лично знакомым со многими лидерами боевиков. Вы, конечно, слышали о господине Русениеке? – проговорил он, вдруг сбавляя тон и наклоняясь к уху Грома.

Гром отрицательно покачал головой – он не знал настоящего имени Атамана.

– А о господине Пурмалис?

Гром молчал и думал. Может быть, это и есть тот французский журналист, о котором ему рассказывала Дина. Тогда ему можно доверять. Теперь он не сомневался в том, что названные французом боевики не кто иные, как Атаман и Фауст.

– А Русениек уже в Риге? – тихо спросил он.

– Мы приехали вместе. – Шампион взглянул на часы. – Боже мой, через час он обещал зайти ко мне! Может быть, вам угодно что-либо сообщить ему? Говорите смело. Все, что смогу, я охотно для вас сделаю.

Мысль Грома снова заработала четко.

– Найдется у вас бумага и карандаш? – спросил он.

– Господи, да за кого же вы меня принимаете?! Вы полагаете, что в парке, когда казаки разгоняли митинг и рвались бомбы, я писал пальцем на манжетах?! – Шампион достал сафьяновую записную книжку и серебряный карандашик.

– Вот и хорошо! – обрадовался Гром. – Все равно мое дело – табак! Только перед концом охота рассказать товарищам, что тут вытворяют с нами. Кто из вас, братцы, – обратился он к арестованным, – письмо напишет, а то мне и руки не поднять.

– Пускай Екаб пишет, он ученый, – отозвался кто-то. Судя по тужурке, подошедший был студентом политехникума.

– Пиши. – Гром попросил глоток воды и продолжал: – Привет вам, друзья! Пишу из «музея», где я сейчас самый выдающийся экспонат. Сообщаю о самом главном. Букелис не выдержал пыток, сказал, что бомбу бросил я, а Брачка стоял на стрёме. Что там еще Букелис выболтал – не знаю. Я сейчас вроде немного отошел. Только вот когда подумаю, что за меня еще возьмется сам обер-палач Регус, так сразу на душе тошнехонько делается. И вот еще за что беспокоюсь: как бы вам не взбрело в голову освобождать меня и других отсюда. Нынче из этого ничего не выйдет – «музей» набит солдатней. А еще кланяйтесь от меня Лизе и скажите, пусть сильно не горюет. Сколько бы ни пытали, а все одно – потом в тюрьму переведут. Там-то жизнь будет повеселей…