Джеймс Кервуд: Северный цветок

— Правду сказать, — продолжал рассказчик, — письмо Брокау не произвело на меня особенно большого впечатления. Я был более или менее знаком с туземцами, знал этих индейцев, местных французов и других белых, и был уверен, что подкуп так же неведом им, как Брокау неведомы угрызения совести. Я любил этот народ. Я верил ему и знал, что он обладает чувством чести, о котором не имеют понятия люди, проживающие в городах, где на каждом углу стоит церковь и где слово божье проповедуется днем и ночью на открытых площадях. Я был полон негодования, когда отвечал Брокау и уверял его, что наши «дикари» неспособны за рюмку виски и несколько жалких монет продать свою совесть и пойти на преступление. И тогда…

Он вытер вспотевшее лицо. Складки вокруг рта стали еще глубже.

— И тогда, милый Грегги, случилось следующее. Ровно две недели спустя после получения письма от Брокау сгорели два пакгауза на Слепом Индейском озере. Пакгаузы находились на расстоянии трехсот ярдов один от другого. Никто из нас ни минуты не сомневался в том, что мы имеем дело с поджогом.

Он замолчал, словно поджидая, что Грегсон задаст ему какой-нибудь вопрос, но тот упорно и сосредоточенно молчал.

— Но это было только начало. Три месяца назад! С тех пор какие-то неведомые, таинственные силы поджидали и били нас на каждом шагу. Спустя неделю после первого пожара сгорели драга и маленькая верфь для починки лодок. Эта верфь, построенная близ устья Грей-Ривер, стоила нам очень много денег. Еще через некоторое время «преждевременно» взорвался динамит. Этот взрыв обошелся нам в десять тысяч долларов и в двухнедельную работу пятидесяти человек. Через неделю была размыта дамба на протяжении трех миль. Несчастье следовало за несчастьем. Мы не знали, где скрываются наши враги, и кто они такие. Ясно было одно, — что они детально знакомы с нашими планами и секретами и стараются атаковать нас во всех незащищенных местах. Всего хуже было следующее: несмотря на все мои старания скрыть от посторонних наши грандиозные убытки и такие же страхи, молва о них распространилась на сотни миль в окружности и достигла даже Черчилла. Слухи клонились к тому, что местное население крайне недовольно нами и решило во что бы то ни стало очистить страну от нежелательного пришлого элемента. Две трети моего персонала верили этому. Верил этому и мой помощник, инженер Мак-Дугал, Мало-помалу начались волнения и подозрения среди моих рабочих — индейцев, французов, полукровок… И они росли с каждым днем, с каждым часом. В результате можно было ждать двух вещей: с одной стороны полного нашего разорения, с другой — такого же полного триумфа врагов, которые вели столь бесчестную кампанию. Я понимал, что если так будет продолжаться еще месяц или даже меньше того, то вся страна от Черчилла до Барренов будет залита кровью. Если случится то, чего можно было ждать, то пропадут все труды по постройке государственной железной дороги к Гудзонову заливу. И всем этим мы обязаны…

Несмотря на всю важность того, что он говорил, лицо Филиппа было холодно, бледно и почти бесстрастно. Он вдруг вынул из кармана большое, написанное на пишущей машинке, письмо и протянул его Грегсону.

— Вот из этого письма ты сам прекрасно поймешь, кому мы обязаны всем, — объяснил он. — Это письмо расскажет тебе все то, чего я еще не успел сказать. Каким-то чудом это письмо попало ко мне, и пока я не ознакомился с его содержанием, я ничего не знал, ничего не понимал и бродил, как в потемках. Оно исходило из штаб-квартиры наших врагов и было адресовано человеку, который, очевидно, руководит всем заговором.

Он ждал, тяжело дыша, пока Грегсон, склонившись над письмом, пробегал глазами его содержание. Он обратил внимание на то, как дрожали пальцы художника, когда тот перевернул лист бумаги и начал читать вторую страницу. Он, не отрываясь, следил за выражением лица друга, за тем, как менялись краски на этом лице, и как он весь сжался, когда дошел до конца.

Грегсон поднял на него недоумевающие глаза.

— Великий боже! — закричал он.

С полминуты приятели глядели друг на друга и ничего не говорили.

Филипп первый нарушил молчание.

— Ну, а теперь ты понимаешь, в чем дело? — спросил он.

— Но это невозможно! — воскликнул Грегсон. — Я не могу поверить! Это… это могло бы случиться тысячу, две тысячи лет тому назад, но не сейчас, не в наше время. Господи, господи! — вскричал он с еще большим возбуждением. — Ведь не станешь же ты уверять меня, что ты сам веришь во все то, что здесь написано!