Джеймс Кервуд: Северный цветок

— Я только что приехал из лагеря! — доложил Филипп. — Я спешил что было сил, и старался во что бы то ни стало догнать Жанну. Дело в том, что на шее Пьера я нашел этот медальон, а в медальоне вот это…

С этими словами он вручил Д'Аркамбалю окровавленную бумагу, пристально посмотрел на его расстроенное лицо и понял, что должен на несколько минут оставить отца и дочь наедине.

— Я подожду в соседней комнате! — сказал он совсем тихо, затем поднялся с колен и прижал руку Жанны к своим губам.

Старая комната находилась в точно таком же состоянии, в каком он оставил ее несколько недель назад. Портрет матери Жанны по-прежнему висел лицом к стене и так же, как раньше, плавно качался из стороны в сторону под давлением теплой струи воздуха, поднимавшейся снизу. В этой комнате все еще чувствовалось присутствие живого духа, — того духа, который словно составлял часть самой Жанны.

Он так забылся, что не мог в точности сказать, сколько прошло времени. Вдруг он услышал какой-то звук и, повернувшись, увидел в дверях Жанну и Д'Аркамбаля. Его поразило лицо старика, который, казалось, не видел ни Филиппа, ни всего остального, кроме портрета, висевшего лицом к стене. Выпрямившись, он решительным шагом пересек комнату и с великой гордостью повернул портрет. Филипп задрожал. Жанна подошла ближе, остановилась рядом с возлюбленным и крепко пожала его руку. А затем Анри Д'Аркамбаль медленно повернулся к молодым людям и воскликнул:

— Дети мои! Дорогие дети мои!

Всю ночь продолжалась буря. Через несколько часов после того, как Жанна и ее отец оставили портретную комнату, Филипп поднялся со своего ложа, вышел в коридор и, открыв наружную дверь, вышел на вольный воздух. Он слышал, как рвал и метал ураган на вершине скалы, как сотрясался сосновый бор. Остановившись как бы в нерешительности, он не сразу закрыл дверь, потом вышел.

Острые снежинки хлестали лицо, и он невольно наклонил голову и поспешил к Солнечной Горе, надеясь найти там защиту. Остановившись у ее подножья, он долго прислушивался к реву ветра.

С тех пор, как человеческая нога впервые ступила на вершину этой горы, тот же ветер дул и выл для многих десятков поколений. Двести лет прошло с тех пор, как Гроселье обозревал с Солнечной Горы чудесный мир, простиравшийся у его ног. И тем не менее у Филиппа создалось такое впечатление, что сегодняшний шторм, свистящий и визжащий над его головой, своим горем, своим триумфом, своим безумием бесновался только для него одного! Его сердце билось в унисон с ураганом. Душа его трепетала в том же темпе, что и буря. Сегодняшняя вьюга была его собственной вьюгой, ибо в эту минуту и с этой минуты он сам был неотъемлемой частью того мира, в котором сейчас находился и с которым решил никогда больше не расставаться.

Здесь он нашел свой дом, жизнь, радость, любовь, — судьбу! Здесь он будет жить со своей возлюбленной Жанной.

Он повернулся лицом к Форту. Огни в нем погасли. Форт затих, задремал, утонул в белом безмолвии.

Филипп вернулся в свою комнату, но не мог уснуть до самого утра. Проспав несколько часов и проснувшись, он увидел, что буря прошла и что над белоснежным миром стоит ослепительно яркое, дивно сияющее солнце. Он выглянул из окна и увидел, что вершина Солнечной Горы горит золотым огнем, и что все деревья, которые вчера корчились в страшных объятиях бури, теперь мирно стоят под пышными балдахинами из искристого снега. Казалось, что пронесшийся шторм оставил после себя только ликующий свет, только радость, красоту и счастье.

Весь исполненный радости, Филипп вышел в коридор и там, где солнечный свет пробивался сквозь окно, близ большой комнаты, в которой он надеялся увидеть хозяина дома, нашел Жанну. Услышав его шаги, она повернулась в его сторону, и вся прелесть, и все сияние солнечного утра отразились на ее лице и волосах. Как белый голубь, стояла она в ожидании Филиппа, но по мере того, как он приближался, нежный румянец все явственнее заливал ее щеки. Ее глаза сверкали, и вся душа вылилась в единственном слове, сорвавшемся с ее губ:

— Филипп…

— Жанна…

Никто из них не произнес больше ни слова, но сердца их, почти слившиеся воедино, произнесли все то, на что неспособны были уста. Они одновременно выглянули в окно, за которым, насколько мог уловить глаз, тянулись бесконечные Баррены где Пьер некогда нашел маленькую, беззащитную девочку. Судорога сжала горло Жанны. Она подняла на Филиппа глаза, полные любви и слез, оторвала свои руки от его груди и прижала их к своему лицу.