Сергей Мстиславский - Крыша мира

Словно поняли: все — в голос. Смеясь, забрасываю винтовку за плечи — где тут стрелять! Кушайте себе орехи на здоровье, рёвы!

Едем дальше. Медведи вперегонку бегут за нами по ветвям, с дерева на дерево, загибают голову — засматривают. А навстречу ревут — новые, мешками падают со стволов.

Сколько их тут!

— Он так и называется — «Медвежий лес», таксыр. Со всей округи сходятся сюда медведи за орехами; дерутся за них с язгулонцами — гоняют ихних ребят…

Ближайший кишлак — Яр-Газан — верстах в трех от леса. Стоит на юру — далеко видно. И когда мы подъезжаем к околице, все население высыпает навстречу.

Дети голые, без опоясок даже. Мужчины в звериных шкурах — медвежьих, турьих: босоногие. Открыты широкие плечи, волосатые высокие груди. Головы не бриты: курчавятся черными волосами. Старики — с длинными по пояс белыми бородами, опираются на кривые высокие посохи: подлинные библейские патриархи. Тип — чисто, беспримесно еврейский: и глаза, и нос, и овал лица, и особенно уши… А в довершение сходства из-под обрывков ткани или меха, прикрывающих голову, вьются около уха длинные пейсы. Как забросило в эту глухую расселину евреев?

— Какое племя, Гассан? — спрашиваю я, на проверку.

— Джюгуд — еврей! — не задумываясь, отвечает джигит. И сплевывает с досадой. — Дорога! Ушли от заразы — пришли к нечисти: от болезни — в грязь.

Как все туземцы-горожане Туркестана, Гассан отчаянный антисемит. Ведь в городах Средней Азии еврей не почитается за человека и одежда его особая — рабья, с отметкой, и верхом ездить он не смеет, и за убийство еврея не отвечает, по бухарскому суду, мусульманин.

Один из стариков, подойдя, берет под уздцы лошадь.

— Старшина, — поясняет Мелч-Им.

— Угодно ли отдохнуть гостю?

Не отдохнуть! Надо записать, измерить… Одежды из шкур — можно ждать древнего черепа. У Жоржа наверное бы сейчас руки дрожали от волнения.

Сакли сложены из камня, без цемента, норами. Женщины не прячутся. Без покрывал, встряхивая туго заплетенными черными косами, теснятся они к нашим лошадям, трогают ковровые куржумы.

Спешились у сакли старшины. В первый раз за время путешествия не нас угощают, а угощаем мы: пригодился дастархан Джалэддина. У себя только горячую воду да ячменные лепешки нашел хозяин.

— Погости: завтра молодежь пойдет за турами, к полудню будет добыча.

Гостить не гостить, а ночевать будем: хоть на скорую руку собрать материал о язгулонцах.

Проводники возражают: бек приказал идти без задержки; Гассан и вовсе взорвался. Во-первых — джюгуды, опоганишься хуже зобатых: «Что же мне, опять не есть?» Во-вторых — крэн-и-лонги: «Догонят — мало тебе одного Джилги!»

Но крэн-и-лонги, по самому скупому расчету, нас никак не могут нагнать: пусть они выступили, как только закончился обряд над Джилгой, — все-таки три дня у нас вперед взято. И пойдут они (об этом уверенно говорят Мелчи) не верхней дорогой, по которой мы шли, — зобатые их не допустят, — а северной: она дня на два длиннее. Вот уже пять дней. Да, пожалуй, и самый перевал закроется раньше, чем подоспеют крэн-и-лонги от Кала-и-Хумба. Можно бросить заботу о Хранителях.

Перед неопровержимой логикой этих соображений прогибается Гассан. Только для виду продолжая возражать, распаковывает он ящик с инструментами.

Туземцы толпятся, с любопытством рассматривая блестящие циркули, диаметр, ленту. Зачем? «Точно зарисовать»: показываю рисунок. Смерю здесь, смерю здесь, кругом головы, ухо, нос, скулы, от глаза до глаза — запишу, потом на бумаге отмерю: выйдет, как живой. Язгулонцы смеются, как дети. «Рисуй скорее, заезжий». И наперебой подставляют головы.

С первых же измерений — твердо: чистые семиты.

А язык?

— Как по-вашему «дом»?

— Кудт.

Это не еврейское слово…

— Ну, а «отец»?

— Дед.

Похоже на шугнанское наречие: шугнанцы говорят «дад».

— А как по-вашему «я» — мын по-таджикски.

— Аз! — радостно тычет себя пальцами в грудь. — Аз! — И, показывая на меня: — Тау!

До поздней ночи проработал над глоссарием. Сходство с языками памирской группы есть, но наречие более древнее. И во всяком случае — что для меня всего важнее — чисто, беспримесно арийские.

Язык — признак неустойчивый, конечно. Но в данном случае заимствования не может быть: это их родной, исконный язык. Все понятия посложнее они передают на языке горных таджиков: даже для лошади у них собственного слова нет. И счет у них свой только до десяти. Тем надежнее природность коренных слов.