Сергей Мстиславский - Крыша мира

— «Охота за черепами»… — раздумчиво сказал Жорж, когда мы очутились наконец на улице. — «Твердо намеченный в бесконечность путь»… Он все-таки не так глуп, профессор, хотя и мракобес.

— Буквоед и пакостник. Ему и череп праарийский нужен, чтобы «подвести научный базис» под свое антиеврейство. Ты ведь знаешь, в чем эта его пресловутая «очередная работа»… В этом он живой. А во всем остальном — мертвый. Брось ты об этом. Не могу, скучно.

— Что скучно? — удивленно глянул Жорж сквозь очки.

— Да все: ловить зачем-то по ущельям, за четыре тысячи верст, разбежавшиеся из музея черепа, своевольно севшие на живые плечи, возвращать черепа эти циркулями на место — в столбцы толстейших «Трудов Антропологического Отдела», вычислять индексы, читать китайцев и персов, Бернса и Уйфальви и всю прочую дребедень… Ведь в этом вся наша… «наука»!

— Опять ты за старое! — пожал плечами Жорж. — За чем же ты тогда едешь?

— За тем же, за чем раньше ездил. Искать.

— Чего искать?

— Да говорил уже я тебе: не знаю. Только чтобы не то, что есть. Я и сейчас не могу сказать, что у меня… у нас… в жизни плохо. А что-то есть. Не живется, душно.

— Перемени факультет… Я тебе советовал уже, в свое время… Или хотя бы только послушай лекции Петра Бернгардовича по политической экономии. Для меня они все поставили на место. И твердо. Раз навсегда.

— Слушал. Те же… индексы…

— Ну, тогда у тебя просто неврастения, — досадливо отмахнулся Жорж. — Болезнь века, мечтание ввысь. Запишись в декаденты. Ты с Блоком, студентом нашим, не дружишь часом? Я вас видел вместе, помнится.

— С Блоком? Дружу? Не то слово: о нем — так не скажешь. Говорить — говорим. А что?

— А вот что…

Жорж отставил ногу и приложил руку к сердцу. Няньки шарахнулись: мы шли по Александровскому саду.

— Гм!

Он ехидно прищурился:

— Хорошо?

— Хорошо. Только это — не мое совсем.

— А по-моему, одно и то же: ерунда.

— Однако ерунду эту, блоковскую, ты запомнил?

— А что я со своей памятью сделаю? Принес мне кто-то: вот, дескать, у нас в университете новое солнце восходит — явление Пушкина… или как еще там словесники говорят. Прочитал — в память влезло, хотя и явственный вздор.

Я засмеялся:

— В этом-то вся и сила. Вот и я так: ищу по свету, что бы мне в память влезло.

Жорж сокрушенно покачал головой.

— Непутевый ты человек! А профессор еще тебя на кафедру прочит. Ну какой ты, к черту, профессор! Ищет сам не знает чего. Разве так можно наити?

— Только так и можно найти, Жорж.

— Ладно! Ты завтра к поезду-то не опоздай… искатель…

В вагоне (сообщение прямое до Петровска) пятеро оказалось нас, командированных в Туркестан. Мы с Жоржем — естественники, Басов и Алчевский — художники (посланы для обмеров построек эпохи Тимура и Тимуридов). Пятый, Фетисов — юрист нашего же университета: имеет свидетельство о командировке «для обследования обычного права туземцев» от юридического общества, но исключительно, так он говорит, «для легкости циркуляции»; работать не предполагает, едет на свой счет. Белоподкладочник. Отъехать не успели, а он уже стреляет глазами по пассажиркам: видно птицу по полету…

Узнав о маршруте нашем, напросились по русскому Туркестану ехать вместе. Сразу отказаться не сумели. Я теперь каюсь. С Жоржем ездить хорошо: он незаметный, «вещь в себе», как мы его зовем на курсе; не мешает — бурчит себе под нос. А художники эти и в особенности Фетисов — совсем нам чужие, ненужные.

Путь от Петербурга до Самарканда долог. Трое суток в вагоне до Петровска, на Каспийском море. Сутки в Петровске, ждать парохода. Пристань, мол, персы-грузчики. Тюрьма над обрывом. Серая пыль на улице, в чахлом городском саду с заплеванными кругом скамейками и лимонадной будкою. Серая пыль над лазоревым морем: каторжники в кандалах дробят камень на прибрежном откосе.

Пароход — прямым рейсом до Красноводска, поперек моря. Море несуразное: качает, как в полоскательной чашке — кругом: подкатит из-под кормы, вдоль правого борта, под нос, под левый борт, опять под корму. Мелкой дрожью, по-лихорадочному трясет пароход. Дам укачивает с места, без промаха. Едущих мало, и пассажир здесь какой-то особый, специфический. Шкипер говорит: «Настоящих людей, солидных, возить не приходится — не такой рейс: здесь, сколько ни плаваю, либо купец, либо шантрапа».