Сергей Мстиславский - Крыша мира

— Но ты разубедил народ? Ты ведь знаешь, что сегодня утром я не отлучался из дворца?

— Ты слишком быстр на вопросы. Подумав, ты ответил бы сам. Конечно же, я ответил народу: «Фаранги, по незнанию своему, навели на Бальджуан беду. Но на трое суток, постясь, станет сам Амиро-Сафид на молитву. Бальджуан может по-прежнему жить беспечно. Тигры останутся на Бугае». Ты думаешь, слабее станет после этого наша власть?

— Да, но нам закрыт с этого часа доступ к бальджуанцам.

— Зачем они вам? — прищурился Ахметулла. — Народ всюду одинаков. И, я не скрою, ваши вопросы волнуют наших добрых ишачков. Уже пошли слухи о задуманном эмиром налоге: вы ведь записывали, сколько собрано богары? Вам лучше уехать. То же думает и ваш джевачи. Сегодня — он удостоверит — нам удалось отстоять вас, спешно выслав на вашу защиту сарбазов. Но как остеречь вас от случайного удара — где-нибудь на улице или в переходах дворца. Нет, по искренней дружбе, вам лучше уехать… Ваш путь теперь к керкам или на север?

— На восток. Мы хотим пройти Дарвазом на Рошан и Шугнаи, к Крыше Мира.

— Туда путь через Каратегин: подымитесь на север. Восточными путями вы не пройдете. Народ говорит: там дивья застава. Это сказка, конечно, но путей там действительно нет.

— Но ведь живут же там люди?

Ахметулла пожал плечами.

— Если это называть людьми! Впрочем, в Кала-и-Хумбе есть даже бек… Из тамошних голодранцев. Ваша воля: хотите — идите в Кала-и-Хумб. Я прикажу дать проводников. И сам провожу вас до заставы… на случай, если еще что-нибудь придумал рыжебородый. За городскою чертой забудьте о нем: на востоке у Рахметуллы нет ни друзей, ни рабов.

— Почему?

Амиро-Сафид, смеясь, погладил бороду.

— Я уже сказал тебе: там дивья застава. Да, когда будешь в Гарме (потому что — хочешь не хочешь — твой путь будет на север в Каратегин — ты не пройдешь востоком) — кланяйся старому беку: мы — родичи. Ну, что же? Седлай коней походной седловкой, Гассан-бай! Путь будет трудный.

На выезде нас конвоировали сарбазы. Лавки были заперты, базар пуст. Редкие прохожие злобно провожали нас глазами. У порубежной башни мы трижды обнялись с Ахметуллой, накрест меняя руки.

От Бальджуана мы двинулись на юго-восток. За первым же перевалом закрылись тучные пашни. Местность скудная, безводная. Горцы угрюмы. Нищета. Поселения — редки. Тропа трудна. День за день — глуше и мрачнее горы. Изголодавшиеся джигиты глухо роптали. Джафар-бей все чаще хватался за бок, уверяя, что у него сместилась печень:

— Аллах мне свидетель, бьется в правом боку! Как больному угнаться за тура-шамолом!

Я отмалчиваюсь, но он снова догоняет меня. Не говорит — поет…

— Вернемся, таксыр. Уже снег ложится на перевалы: скоро через них не будет пути ни конному, ни пешему. Птица не перелетит, так жгуч ледяной воздух вершин в зимние месяцы. Каменист и крут путь к Крыше Мира. И скучен, таксыр! Обрывы и скалы, орлы и дикие звери… Дикие звери и дикие люди: пустыня! В ущелья эти не заходят даже сборщики податей, — а ты знаешь, милостивый таксыр, каково рвение наших сборщиков: они найдут теньгу в шве одежды самого ободранного дервиша, да будет трижды благословен Аллах. Послушайся знания Джафара: вернемся в долину, где есть и плов, и виноград, и ястреба, с которыми ты так любишь охотиться, и простор для байги. И солнце греет ласково — не так, как в этих проклятых — да будет нам заступником Мухаммад — каменных ямах, пригодных лишь на то, чтобы кровавить ноги лошадям и людям. Поверь, по той дороге, по которой ты правишь путь, еще не ходил ни один фаранги.

— Что мне до других! У меня свой путь, Джафар.

Еще последний довод бросает, изнывая, джевачи:

— Берегись, таксыр. Ты слышал: недобрые духи живут в ущельях, что ведут к Кала-и-Хумбу… Страшные дивы гнездятся в расселинах… И в самом Кала-и-Хумбе…

— Ты расскажешь мне о них на привале, друг. Любо послушать сказку на отдыхе. А сейчас следи за конем: начинаются кручи. Сорвешься под откос — безо всякого дива!..

Пропадает меж осыпи тропа. Скользят на скатанных камнях конские копыта; упираются лошади — слишком крут подъем. Приходится спешиться: в поводу охотнее идет по каменному бездорожью лошадь.

Четыре дня шли мы по ущельям, перебрасываясь по временам через невысокие, но крутые хребты. Поселков не было — не было вообще признаков людского жилья. На пятый — в самый полдень — зачернел с зубчатого гребня, засекая горизонт темною крутою чертою, глубокий провал: мы подходили к Пянджу.