Сергей Мстиславский - Крыша мира

— Ты лжешь, старик, не за трех — воистину за всех триста. Как мог я с перевала попасть на караванную дорогу? И если бы сейчас выехать на нее — на четыре таша не найдешь ты на ней ничего, кроме верблюжьего помета. Каратаг не ждет меня. Что же! Я смеюсь и еду мимо!

Каратагец, выпустив стремя, подбежал к своим; все трое взбросились на коней и, обогнав нас, вскачь помчались к воротам.

— Ты будешь большим министром, таксыр! — восторженно кланяется джевачи. — Или я умом ниже ишака, или мы будем ночевать в Каратаге… Только не давай коню хода, таксыр.

Противно это: три — или триста. Но уступи я в этом вопросе — и завтра же, несмотря ни на какие фирманы, мне обломают о голову мои антропометрические циркули.

Джевачи оказался провидцем. Еще шагов триста оставалось нам до угловой башни, когда из городских ворот выехала густая толпа всадников в великолепных халатах. Впереди, на огромном, тяжелом коне, от холки до хвоста закрытом бархатным, расшитым золотом и шелками покровом, ехал Рахметулла. Я сразу узнал его — по всей Бухаре знаменитый — кованый золотой пояс.

Мы съехались. С любезнейшей улыбкой, на чистом русском языке, приветствовал он нас.

— Хлеб-соль! Бек будет несказанно рад снова видеть вас за своей трапезой. И я буду рад вспомнить с вами прошлогодние наши беседы.

Ни в голосе, ни в лице ни намека на то, что легло между нами с прошлого года. Только еще больше надменности в уверенном взгляде, в осанке.

Я ответил общепринятой формулой, спросил о здоровье бека и, чтобы не подавать руки, загорячил коня, делая вид, что не могу сдержать его даже обеими руками. Рахметулла медленно поворотил за мною тяжелого жеребца. Когда мы поравнялись, он сказал с едва приметной насмешкой:

— В прошлом году, когда вы скакали в Хазрете, вы лучше как будто владели конем.

Действительно: хорошо скакали мы с Гассаном тогда, на байге в Хазрете; три дня шло состязание; участников — до двух тысяч.

— У меня малярия. Я еле держусь в седле.

— Въезжать ли? Что ты скажешь, Гассан?

— Как не въезжать — почему так?

— Есть хлеб заведомого взяточника и вора? Противно, не хочу.

Гассан трясет головой.

— Так говорить — голодом помрешь. Кто не воровал, кто не грабил — скажи, пожалуйста? Бек — грабил, купец — грабил, бай всякий, богач — грабил… Что ж ты, у байгушей одних будешь есть? Так у них у самих есть нечего.

— Практическая философия, — усмехается Жорж, но морщится.

— Пожалуйста, такого слова не скажи, — вскидывается Гассан-бай. — Тихий, а какое скверное слово знаешь. Ты меня слушай: говорю верно. Да и не хозяин нам Рахметулла: эмир платит, мы его гости — приказом бека, его расходом принимает нас Рахметулла.

Рассуждать, в сущности, впрочем, и не о чем — раз уж мы приехали в Каратаг…

Помещение было отведено нам в том же дворце Рахметуллы. Тот же покой, те же роскошные ковры, широкие, шелковыми одеялами застланные постели и бесконечный стол под пышным дастарханом. И даже те же кресла — редкость в туземном обиходе, — обитые рытым бархатом.

Расположились по-прошлогоднему. Оттрапезовали, растянулись на постелях. Гассан принес сплетни: потолкался среди дворцовой челяди.

— Все знает татарин: и как ты жалобы принимал, и что ты в Бухаре говорил. И еще рассказывают: как вывели тогда Рахметуллу, босого, за ворота, сказал — все слышали: «Залети мне еще раз под руку тот ворон — второй раз не выпущу. Только бы словить его!»

— Кого ты собираешься ловить, Гассан-бай?

Мы невольно вздрогнули. Рахметулла в домашнем наряде — легком халате, из-под которого до щиколотки спускались белые просторные шаровары, в туфлях на босу ногу — совсем, совсем такой, как в прошлый мой приезд, — стоял в дверях комнаты.

— Он собирался рассказать мне сказку, Рахметулла, — поспешил я вмешаться, — сказку о кальмурге-ястребе, вороне и лисице.

— Я люблю слушать сказки, — прищурился татарин. — Жизнь учит значению их. И сказываются они не просто: всегда к случаю. По сказке читаешь мысль человека. Скажи же нам твою мысль, Гассан-бай!

Он опустился на шелковые подушки, быстро подброшенные на ковер слугами, вошедшими следом: они несли виноград и дыни.

Сказку о кальмурге мы записывали недавно в Мачинской волости; Гассан не мог не помнить ее. И действительно: без смущения кивнул он головою, в знак готовности исполнить желание Рахметуллы.

— Жил-был кальмург-ястреб. Вывел он на вершине дерева, высокого, как… цитадель в Каратаге, птенцов. Много птенцов: столько — сколько кишлаков в Гиссаре.