Сергей Мстиславский - Крыша мира

Обрадованный, я тронул коня рысью. Но как только нас увидели у околицы, вопль, повторенный сотней голосов, пронесся по селению: из провалов дверей опрометью выскакивали люди. Вперегон друг друга, с диким воем, они бежали на нас.

— Таксыр! — отчаянно крикнул Гассан.

Я осадил коня. Но в тот же миг лавина бежавших мужчин, женщин, детей и стариков — захлестнула и закружила нас. Десятки рук цеплялись, дрожа, за стремена, за узду, за вьюки, за конскую гриву, за мои колени. В вихре стонущих, надрывных голосов я различил лишь одно знакомое, четкое слово:

— Смерть!

Стоя на стременах, рукою, словом — я пробовал успокоить толпу. Но вой не смолкал, люди исступленно теснились к нашим коням. Безумные, «шайтаньи» глаза, далеко выступившие из орбит, напряженные, страшные, уже задернутые тем черным, смертным налетом, который видели мы на трупах Паср-оба…

Один из толпы, у самой конской шеи, разорвал бешмет, далеко вытянул руку: у подмышки я увидел ясно тугую, зловещую опухоль. И вспомнил сразу, ударом. Знаю!

Чума!..

Уже обнажались новые тела. Скрежеща зубами, обдавая знойным дыханием, налегали на колени, царапали ногтями по стременам — полу мертвецы.

— Где старшина? — Я толкнул коня, расчищая дорогу.

— Фаранги знают тайну черной смерти. Закляни нас, помоги нам, фаранги…

— К мечети! Гайда к мечети! — надрываясь, кричал Гассан. Его смуглое лицо казалось серым, глаз не узнать.

— Дайте дорогу таксыру к мечети. Где юз-баши?

— Умер, — глухо донеслось сквозь визг и плач, сквозь топот сдавившей нас толпы.

— Ну, сотского, десятского, кто есть! Дайте дорогу, говорят вам!

Саллаэддин, замотав рот концом чалмы, неожиданно и резко ударил нагайкой по головам. Людская стена рассеялась. Кони подхватили. Мы вскакали в улицу. Замелькали низкие сакли. На первом же перекрестке — два трупа, брошенные на камнях, дальше еще один, еще, еще… детский, с запрокинутой головой. У мечети — кучка стариков и старух. Одна, хромая, седые космы по ветру, бросилась к нам. Гассан сбил ее с ног конской грудью.

Околица… Сзади — причитания и вой бегущей за нами толпы. Из-за поворота уже показались первые ряды. Шатаются, падают, но бегут, тянут руки. На сердце щемящая, тупая боль.

Я сдержал коня. Наши, галопом, уже спускались к мосту.

— За мостом — по верхней тропе, прочь от воды, Гассан! Я сейчас догоню вас…

Толпа близилась. Я встал на стременах.

— Люди Анзоба! Ни я, ни товарищи мои — не лекаря, мы не знаем тайны черной смерти. Нам нечем помочь вам. Но я обещаюсь немедля вызвать помощь из Самарканда: мы направим туда путь, меняя коней на каждом привале. Птицею домчится весть о вашем несчастье.

Остановились, стихли, слушают. Не все, конечно, понимали по-таджикски; но и те, что знали язык, одно только, кажется, и поняли: мы уходим. Какое-то незнакомое мне, на местном наречии, слово передалось перекликом по рядам. И вновь, сразу, бешеным порывом рванулись люди и побежали ко мне, подбирая с дороги обломки скал и скатанные булыжники.

— Белый пес… Убийца… Укрыватель тайны!

Камень ударил о ближайший откос… Я оборотил лошадь и, уже не думая, но с той же щемящей, стыдной болью на сердце помчался к мосту. Жорж и джигиты были уже на той стороне.

Долго еще доносился до нас жуткий вой брошенных нами анзобцев. Мы ехали быстро, молча, не поднимая глаз, как после гадкого, позорного дела. Разум волен доказывать: все же мы поступили плохо.

До Токфана, следующего и последнего по Ягнобу кишлака, часов шесть пути. А если и в Токфане то же?

Гассан вздрогнул весь от такого предположения.

— Ты знаешь, этою весною я женился, таксыр. Жду сына, таксыр. Но если в Токфане мор, клянусь головою отца, я прыгну в Ягноб вместе с конем. Второй раз я не могу видеть черной смерти.

Жорж закусил губу.

— Погоди, Гассан. Прыгать-то тебе, пожалуй, не одному придется.

Оступились на спусках опененные кони: ведь целый день, гонкою, вверх, вниз по камню, по пеклу, не кормя, не расседлывали… Но мы чувствовали на себе черную, гнойную печать. И безжалостно щелкали нагайки по дымящимся конским бокам.

— Гей, подтянись, не отставай, Саллаэддин… Путь долог… до отдыха!

Мы не смотрели на часы: взгляд — вниз, на тропу, под конские ноги. Работает повод. Ходу, ходу… хватит ли конской силы до Фанского ущелья — если в Токфане чума…

Темнеть стало. Фиолетовым пологом затемнела, перекрылась тропа. Зачернел голубой Ягноб. Слышнее всплески перекатов. Падают тяжелые тени. Кони храпят, оседая на задние ноги.