Сергей Мстиславский - Крыша мира

— Это он не слово кричал: он — как ворон…

Ворота Узун-бая оказались закрытыми наглухо. Впустили нас не сразу. Больше того: пытался арык-аксакал и вовсе отговориться от приема. Долго переговаривался с Саллаэддином — сквозь щель чуть приоткрывшихся на наш оклик тяжелых деревянных створов.

— Мой дом убог, и клеверу не найдется на восемь лошадей, а ночью где достанешь? Завтра — с радостью приму дорогих гостей: барана зарежем. А сегодня нельзя.

Но Салла упирался беспощадно: если откажет в гостеприимстве родственник, как он в глаза посмотрит приглашенным: важные, из самого Фитибрюха гости. И на семью позор, и на весь Андижан: таково-то гостеприимство в городе султана Бабура.

В конце концов усовестил. Ворота распахнулись. Блеснул факел. Он отнюдь не был убог, дом аксакала.

С двух сторон широкого мощеного двора белели алебастровой лентой аркады: третий фас двора — насупротив ворот — замкнут высокой стеной, у подножия которой плитняком выложенная терраса. Дом — двухъярусный на правой стороне; на левой высокий зал в два света, с расписными потолками и стенами; десятки шелковых стеганых одеял и рыхлых круглых подушек сложены в нишах. Туда нас и провели — на текинские ковры, пока хозяин ушел хлопотать о дастархане, а во дворе расседлывали, привязывали к приколам лошадей.

Каурдак, как и предсказывал Салла, оказался на славу. Был и плов — жирный, душистый, с тертым фазаньим мясом, и пирожки с патокой, и дыни. Но вина — не было: поскупился хозяин. Сам он, высокий, седобородый, лишь минутами появлялся среди нас. Трапезы не разделил, извинился: собрание у него — уполномоченных от кварталов; по водяным делам. Все споры из-за воды…

И действительно: уже запоздно (мы отдыхали на террасе) вышли вереницею из жилой половины дома люди в пестрых чалмах, в высоких киргизских шапках.

— Слушай-ка, Саллаэддин! Разве в Андижане есть киргизы? Раньше не было — спроси-ка хозяина.

Салла крикнул.

— Не городские, — глухо донеслось из темноты. — Из пригородной волости.

— Как зовется?

— Алай, — помолчав, крикнул киргиз. И засмеялся.

— Э — дувона — дурак юродивый! — разъярился Салла. — Что они здесь, в Андижане, ум потеряли? Пригород! Сколько до Алая конного пути?

На ночь распахнули двери на двор. Ночь звездная, синяя. Лошади торопливо жуют клевер в перехруст; наголодались за день…

Я проснулся от легкого прикосновения руки. Дремотно открыл глаза: надо мною Гассан, за ним Салла и еще кто-то. Трое.

Ночь еще: чуть побелело небо…

— Что случилось, Гассан?

— Таксыр, в городе неладно…

Сна как не бывало.

— Что?

— Народ поднялся, таксыр. Нынче ночью режут русских.

— Буди наших, Гассан… А где хозяин?

— Здесь, — тихой дрожью отвечает старческий голос. — Прости, таксыр, сразу не сказал. Боялся, таксыр. Узнают — убьют.

— Да в чем дело?

Глотая слова, торопясь, рассказывает Узун-бай:

— Терпения не стало у народа. Сам знаешь, таксыр, как с нами русские… Хуже, чем с собакой. Не о поборах речь — что деньги! Правды нет! И бьют, таксыр: офицер бьет, чиновник бьет, солдат бьет, кто ни пройдет — бьет. Терпения не стало. Ишан — великий святой андижанский — узнал на молитве, откровение ему было: исполнились сроки. Конец русским. На крови их воскреснет султан Бабур, восстановит былую ферганскую славу. Решили по его слову в один день подняться по всему Туркестану. А начать — с Андижана, Бабурова города. Готовились долго. Оружие афганцы на базар привозили английское: дешево отдавали — даром почти. Сколько его по кишлакам да по городу ушло! Готовились. Ждали знака. Нынче к вечеру знак был. Будем резать…

— И ты? Гассан, Салла, седлайте лошадей.

— Где народ, там и я, таксыр. Оттого и не сказал сразу. Все думал. И вдруг понял, в ночь сегодня, таксыр: не быть удаче. Сегодня — может быть. Завтра — придут солдаты, много солдат из-за моря, и будет беда над нами всеми, таксыр. Не воскреснет султан Бабур… Решил — скажу: заступятся за меня русские гости, когда беда придет.

— Пока — беда над нами, не над тобой, Узун-бай… Слышишь?

Над городом плыл странный далекий гул.

— Началось! — прошептал старик. Лицо у него как земля.

Наши сбились в кучу на террасе, прислушиваясь.

— По-моему, запереть ворота и отстреливаться, — волнуется Фетисов. — Стройка крепкая, патронов много — отсидимся.

— Сколько в городе народу, старик?

— Восемьдесят тысяцких выбирает Андижан. Да из кишлаков к ночи народ пришел. И с Алая киргизы…