Сергей Мстиславский - Крыша мира

Стали располагаться на ночлег. Горячей водой облили мои мукки, чтобы отпаять от них израненные ступни: кожа с ног сошла вся, до голени. Только кое-где белели на опухлых багрово-синих мышцах, на желтых сухожилиях ее обрывки. Я изорвал рубашку на бинты; во вьюке нашлось кунжутное масло; затянули промасленными тряпками огнем горевшие ноги. Лихорадило.

— Э-и! У девушек кожа толще, чем у тебя, таксыр, — качает головою Вассарга. — Как ты пойдешь теперь? В мукках нельзя больше: на живое мясо нельзя класть кожу козла, — за один день зачернеет нога смертью. Придется тебе идти завтра босым…

Завтра! Но завтра — далеко еще. А сейчас — так хорошо, тепло и уютно у костра, опять в пянджской пещере, под близкий — ласковый и твердый — ропот реки. И засыпается сладко, глядя на белые дымки, тенью скользящие по сводам — к выходу из пещеры, на Пяндж, на волю, на простор.

Еще не забрезжил свет, а Вассарга уже торопил походом. Вчера днем видел он: спускались от гребня Змеиной горы крэн-и-лонги, торопились от Пянджа, далеко-далеко загонялись в ущелье. От змеиного шипа: долго стоял он над горами — полдня, быть может. Змея не чтит Завета: ее закон один — всякая нога — враг. От змей бежали на север Хранители. Может быть, раньше их успеем дойти до Турьего Лба: там Тропе конец.

О Турьем Лбе он рассказывает так — пока, подкидывая в костер последние стволы арчи, Гассан греет воду для чая:

— Турий Лоб — скала: огромная, гладкая, как кость турья. Тянется по берегу на триста, то ли на четыреста шагов; здесь — поворот Пянджа: лбом вдвигается в реку гора. Обойти — нельзя ни по воде, ни по суше; подняться на нее можно только с восхода: ни с заката, ни с полночи, ни с полудня спуска с нее нет. В давнее — деды помнят — время афридии, с того берега (в этом месте почти что смыкаются берега Пянджа — так узок водяной проток), собрались было идти на запад: прельстила их молва о золоте, и серебре, и меди, и железе, и драгоценных камнях, которыми полны здешние горы: ведь мы здесь, таксыр, воистину, по золоту идем… И, так как пройти через Турий Лоб нельзя было, они построили вокруг него висячий переход. Сколько месяцев строили, но на запад так и не пошли: Тропа не пустила дальше…

…Последнее трудное место: конец Тропе. Потом будет уже легче идти. Если минуем благополучно, Эскалор — он самый быстрый — уйдет вперед, бегом до Кала-и-Вамара, города ближнего (большой бекский город), дать знать, что ты прошел Тропу. Оттуда вышлют коней к спуску, что начинает Шугнанскую тропу. По ней и верхом проедешь.

— А дойдем до ночи?

— Как верно сказать в горах? Мы по Тропе не ходили… Должны дойти. По преданию: час дивьего лета по Тропе — значит три дня человечьего пути: к вечеру, а то и раньше, выведет Пяндж к Турьему Лбу.

Значит, день всего: счет — на часы.

Но часы эти надо п р о й т и. А мне и стоять даже — нестерпимо. Как на пытке. Каждое движение отдает в висках щемящим, острым ударом…

Тронулись однако. Со стариком прощаться не пришлось. Он спал, и мы его будить не стали.

Как советовали горцы, я пошел без мукк. Боль заслепила сразу: я не видел, какими местами мы шли. Не говорил и не думал. Помню, что поднимались, и опускались, и царапались снова по камню. Долго ли? Не знаю: я не смотрел на часы.

Но мало-помалу ступать стало легче. Голова помутнела — ровным, чуть-чуть кровенеющим туманом, но острой боли не было. Это — главное.

Я снова — хотя и странно как-то, словно сквозь дымку — увидел снеговые вершины, близко-близко наклонившиеся к Тропе, и бурливый, задорный Пяндж, бьющий в берега, и играющие на солнце, разновидностью камней, скалы, и ясное, синее, спокойное близкое небо. Не передать словами, как сказочно хорошо в этих местах!

Ущелье сужалось. Нетерпеливо торопил Вассарга: «Ходу, ходу! Ступай тверже, таксыр, — больнее не будет!» И все чаще поглядывали язгулонцы на окрестные гребни.

— Куда крэн-и-лонги задевались? Храни судьба! Сколько прошли опасных мест, удачных для засады: нет крэн-и-лонгов. Неужто в горах заплутались?

— «Хранители»? — измывается совсем осмелевший Гассан. — Два дня шли — боялись ударить, все раздумывали: нет — лучше подальше! Нет им, видно, подходящего места для удали. Брось о них думать: они давно уже плетутся назад к Кала-и-Хумбу, поджав хвосты, как побитые собаки: держит их за плечи мертвый Джилга.

— Ч-ж! Гассан-бай! — машут, нахмурившись, руками язгулонцы. — Не поминай на опасном месте «своего» мертвеца.

Обогнули еще хребет.