Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Книга 1

— Ну что, ушёл несолоно хлебавши? — засмеялся пчеловод. — Забыл предупредить, что нынче у нас обед несолёный, диетический.

— Ничего! — отмахнулся Русинов, делая вид сытого человека. — Я и диетический умял…

Он поставил кружку на лавочку и взял бутыль с водой.

— Черпай вон из ведра, — посоветовал Пётр Григорьевич. — Ты эту воду пить не станешь.

— А что?

— Дистиллированная! Тоже диетическая.

Русинов напился из ведра, присел, с удовольствием вытянув ноги.

— Может, помощь нужна? — спросил он. — Я врач, так что не стесняйся, говори.

— Чем ему поможешь? — вздохнул Пётр Григорьевич. — Сорок лет соль рубил, просолён вон — в чану вода аж горькая после него.

— Шахтёр?

— Да… Тут у всех одна болезнь. Соляные копи кругом, солеварни… Вот и грызёт суставы. Как поход твой? Посмотрел?

— А что с глазами-то? — будто между прочим спросил Русинов.

— Вроде катаракта, сказал… Ослеп… Красивые у нас места!

Он отвечал неохотно: чувствовалось, пытается уйти от подобных разговоров, и Русинов подыграл ему:

— Места — слов нет! Хоть оставайся и живи. Слепой, скорее всего, был в бане — деваться тут больше некуда, однако Русинов никак не мог найти причины, чтобы войти туда либо, напротив, выманить его на улицу.

— Пожалуй, я палатку сегодня поставлю, — сказал он. — Вон там, на горке.

— Что так? — озабоченно спросил пчеловод. — В избе-то лучше.

— Жарко, — признался Русинов. — Да и печь сегодня натоплена… Мне в палатке привычнее, свежий воздух…

— Ну, смотри, — сдержанно проронил Пётр Григорьевич. — Жар костей не ломит…

— Да и больной же у тебя, — добавил Русинов. — Неловко место занимать.

— Больному место найдём, — неопределённо заметил пчеловод. — А ты иди под крышу. Вдруг ночью дождь или что…

— Мне дождь — не помеха! — засмеялся Русинов. — Ты посмотри на мою палатку!

Он понял, что путает какие-то планы пчеловода, и тем более решил спать на свежем воздухе: надо прояснить обстановку, узнать, что за «пермяк» поселился на пасеке. Палатка у него действительно была надёжная — с надувным полом и крышей из прорезиненной ткани. Зато стенки в летнем варианте — лёгкие, сетчатые. Он установил её на взгорке, чуть выше избы, откуда хорошо просматривались баня и речка, перегнал туда же машину и расположился на ночлег. Было уже темно, а пчеловод всё ещё хлопотал по хозяйству — подтапливал баню, относил туда бельё, потом ловил пчёл возле летков и, похоже, пользовал «пермяка» ядом. Угомонился лишь к полуночи, оставив больного в бане. Две лайки, мирные и лохматые, тоже побегали по косогорам и спрятались в подклете. Русинов вставил в прибор ночного видения свежий аккумулятор и тихо выбрался из палатки. Ночь была светлая, но лес и густой подлесок чернили землю. На чистых луговинах скрипели коростели, в прибрежных кустах бесконечно пели птицы, голоса которых было не различить в хоре, и где-то далеко, в молодых сосняках, трещал одинокий козодой. Трава была ещё горячей, а в воздухе остро и повсеместно пахло нектаром. Окольным путём Русинов приблизился к бане и затаился возле берега. Внизу журчала вода и позванивали редкие комары над ухом.

Русинов сидел возле бани уже около часа, когда неожиданно заметил Петра Григорьевича. Он неслышно вышел из дома и шёл к его палатке: наблюдать за ним можно было и без прибора — на взгорке хватало света. Вот остановился возле машины, потом склонился к сетчатой стенке палатки и долго слушал, затем распахнул вход… Не прост был старый киноактёр и философ! Прежде чем сделать какое-то своё дело, проверил, где гость. А гостя нет! Потому и не хотел отпускать из избы… Русинов неслышно отошёл в темноту кустов и затаился, потому что Пётр Григорьевич направился к бане. Остановился у чана, огляделся, негромко посвистел и снова прислушался. На свист прибежали собаки, завертелись у ног, а одна вдруг насторожилась, обернувшись к кустам, под которыми сидел Русинов. Пчеловод погладил её, приласкал, пробормотал что-то и сунулся в баню.

— Ну, жив, пермяк-солены уши? — громко спросил он. В ответ послышался тихий, неразборчивый голос. Лайка подбежала к Русинову и заластилась — эти собаки, похоже, любили всех встречных-поперечных, лишь бы был человек.

— Потерпи, брат, потерпи, — доносился голос пчеловода. — Через недельку полегчает…

Скоро он свистнул собак и направился к дому. По пути как бы мимоходом сдёрнул с верёвки большое махровое полотенце, что вечером повесил сушить, однако, взойдя на крыльцо, бросил его на перила. Стукнула дверь, и всё смолкло. Можно было выходить из укрытия, ничего интересного уже не будет. Смущало лишь это его последнее действие с полотенцем. Зачем снимать с верёвки, если оно наверняка не просохло? Вроде бы мелочь, случайность, но что-то в этом было. Русинов осторожно прокрался к крыльцу и пощупал полотенце — мокрое! Хозяйственный пчеловод совершил очень не хозяйственный поступок, и требовалось немедленно это исправить. Русинов аккуратно развесил его на верёвку, точно туда, где оно висело, затем отнёс прибор в палатку и вернулся в дом. На цыпочках он вошёл в избу, почёсываясь, стянул куртку.