Евгений Коковин - Первая любовь

– Костя, а ты хотел бы поехать на юг?

– Еще бы не хотел!

– Знаешь, Оля Лукина уехала на юг, в Крым…

Костя нахмурился и долго молчал. Почему он молчит? Может быть, он все знает об Оле?

– Крым – полуостров, – сказал я только для того, чтобы прервать это странное и тягостное молчание. – Там тепло и, говорят, много роз…

– Много роз… – повторил Костя. – Только можно и без роз, лишь бы здоровым быть. А Оля Лукина боль­на, потому ее туда и отправили.

– Ты знал, Костя, что она больна? Почему же ты мне ничего не говорил раньше?

Костя стоял, облокотившись на поручень, и даже не взглянул на меня. Он смотрел вниз, на волны, бегущие навстречу и бьющиеся о борт парохода.

– А ты почему мне не говорил? – спросил он. И тут я догадался, что Костя тоже любит Олю, любит, видимо, давно, с тех, совсем еще детских лет, когда он впервые мне о ней говорил. Да, это было дав­но – в дни ареста белыми Чижова и капитана Лукина.

– У Оли – туберкулез, – глухо сказал Костя.

Я слышал об этой болезни, знал, что это – тяжелая болезнь. Но у нас, в Соломбале, о ней говорили очень редко. Я никогда не видел таких больных. И Соломбала всегда мне казалась местом, где живут только здоро­вые и веселые люди.

«Октябрь» уже давно прошел мимо Соломбалы, а о шахматах мы даже не вспомнили. Потом Костя ушел на вахту.

Что думал в эти часы и минуты мой друг? Мне при­шло в голову непривычное слово «соперники», и стало немного смешно и немного грустно.

А если вспомнить все годы нашей дружбы с Костей! Мы всегда старались уступить друг другу. Может быть, потому наша дружба была крепче. Но можно ли усту­пать сейчас? Да и смогу ли я так сделать?

Больше об Оле мы с Костей не разговаривали.

За месяц перед началом занятий в морской школе нам дали отпуск. Целый месяц отдыха – он так и на­зывался у нас: отпуск.

Костя на это время уехал куда-то вверх по Северной Двине, на родину своей матери. Он звал меня с собой, но мне хотелось побыть в Соломбале, порыбачить с дедом Максимычем, повидаться с ребятами. Кроме того, я надеялся, что вот-вот приедет из Крыма Оля Лу­кина.

Опять приезжал к нам Григорий, приглашал в гости и увез с собой Илько.

Осень была неустойчивой. Дождливые и туманные дни перемежались с солнечными.

В хорошую погоду мы с Гришей Осокиным ходили на набережную Северной Двины. Иногда выезжали на песчаные острова, густо поросшие низкорослым ивня­ком. Хорошо было разжечь костер, печь в золе картош­ку и вспоминать, как раньше здесь играли, купались, загорали. Мы жалели, что с нами нет Кости и Илько.

Несколько раз с дедом Максимычем я ездил на ры­балку. Как и прежде, мы загораживали сетями речку Еловушу, варили на берегу уху из ершей и окуней, но­чевали у костра. Привычно и в то же время словно ново было спать на вольном воздухе. Чуть слышное журча­ние маленькой речонки превращается в рокот двинских волн. Голос дедушки становится каким-то далеким. Говорят уже и Костя, и Илько, и Николай Иванович. А что они говорят, я разобрать не могу. Я вижу улицы Соломбалы с дощатыми заборами и тротуарами. В га­вани у причалов стоят боты и большие новые пароходы. Оживший веселый портовый город приветливо встречает и провожает своих моряков.

Я выбираю себе пароход, чтобы на нем отправиться в рейс. Оля и мама провожают меня.

Голос дедушки прерывает сон:

– Пора снасть потрясти!

Побывали мы и у лесника Григория. Илько неска­занно обрадовался нашему приезду. Он показывал мне огород, новые рыболовные снасти, ружья Григория. Его рассказам не было конца. Я смотрел на него и вспоми­нал нашу первую встречу. Какой он был тогда худень­кий, пугливый и молчаливый. А сейчас он возмужал и чувствовал себя хозяином своей жизни.

Жена Григория, приветливая и тихая женщина, уго­щала нас кулебяками с рыбой, дичью, молоком.

Костя вернулся в Соломбалу поздно осенью, перед самым началом занятий.

Он пришел к нам, и мне показалось, что мой това­рищ чем-то встревожен.

– Здорово, Костя! – сказал я весело. – Почему ты так долго не приезжал?

Вместо ответа Костя сказал:

– Пойдем на улицу!

Я почувствовал, что он хочет сообщить что-то важ­ное и серьезное.

– Что случилось? – спросил я, медленно шагая ря­дом с другом по нашей притихшей к вечеру улице.

Костя остановился.

– Ты не слышал? Оля Лукина умерла… там, в Крыму…

Я мог поверить во все, что угодно, но только не в это. Мне хотелось сказать, что это неправда, но я не мог говорить.