Евгений Кораблев - Созерцатель скал

Созерцатель скал вынул платок, намочил его в крови, дал рыси в пасть и снова махнул рукой.

Рысь поняла. Огромный прыжок, затем другой, и она скрылась в чаще.

В лесу снова настала тишина. Луна светила на распростертых в снегу врагов. Один был мертв. Другой умирал.

Скоро Созерцателя скал из бессознательного состояния вывел рев медведя.

Стоял мороз градусов в сорок.

Успеет ли Каракалла добежать до юрты, поднять тревогу и привести помощь, или он прежде истечет кровью и замерзнет в снегу? Или медведь, либо волки разорвут его? Он знал, что рана очень серьезна. Он потерял много крови и ослабел.

Неужели ему суждено пасть от руки убийцы?

Мысли его путались.

Каракалла отомстил за него и за дочь... Дорогая Эмма погибла здесь на Байкале. Ну, что ж, значит – судьба...

Никто не узнает о гибели лейтенанта Краузе. Только Брат волка пожалеет его, баклан Фридрих, да Каракалла будет глухим жалобным мяуканьем выть над его трупом.

Железный человек готов был смириться. Он находил все это естественным и справедливым. Кара за ту роковую ночь в океане! Он хотел отвернуться от этих воспоминаний, но перед его слабеющим взором ожила незабываемая ночь, гигант-пароход, качающийся на волнах, музыка, женский голос, певший «Ave Marie». И они, крадущиеся к судну. Ему слышались содрогания подводной лодки. Вот глухо прозвучал выстрел...

Созерцатель скал открыл глаза.

Через несколько минут ухо его уловило приближающиеся шаги, тяжелое дыхание бежавшего человека.

Быстро вылетел из чащи Каракалла. За ним показалась скуластая физиономия тунгуса.

Он пришел вовремя.

В кустах раздался жалобный вой волков.

Однажды после лютых ветров к вечеру настал полный штиль. Ночью грянул мороз до сорока градусов.

Наутро, проснувшись, обитатели плавучего острова почувствовали, что случилось что-то. Не знали что, но ясно ощущали что-то новое, необыкновенное.

Вошел заиндевевший Тошка.

– Ну, паря, студено! – крикнул он, садясь на скамью.

Все вдруг поняли, в чем состояла эта новость. В ушах не было постоянного шума прибоя. Стояла небывалая тишина. Волны наконец «схватило» морозом.

– Наше плавание кончено, – торжественно сказал профессор. – И знаете, где мы находимся? Я сейчас определял.

– Где?

– 108° восточной долготы и 53° северной широты.

– Около Ушканьих?

– Не может быть!

– Факт!

– Это для нас чрезвычайно удобно. Все коллекции с нами. Можно немедленно нагрузиться, и, если в доме смотрителя все в порядке, нам остается только перевезти вещи.

Все пришли в восторг.

Действительно, к вечеру байкальские робинзоны, окончив скитания, перебрались в дом нового смотрителя маяка.

– Байкал вас обратно привел сюда, – с серьезным видом сказал старик-смотритель. – Значит, вам не следовало уезжать.

Профессор грустно улыбнулся.

На Байкале началась зима.

В первый же вечер грянул такой взрыв, что дрогнул остров и дом тряхнуло, как в землетрясение. Ребята, в чем были, выскочили во двор.

Неподалеку от берега высился гигантский ледяной вал. Глыбы льда взгромоздились одна на другую, стояли торчком. Возле них зияла только что образовавшаяся громадная трещина.

С тех пор с моря ночами часто доносился отдаленный гул, похожий на глухой стон. Потом слышались раскаты грома. Но это был не гром. Образовывались новые провалы и трещины.

Вскоре смотритель маяка позвал ребят к скале недалеко от бухты и пещеры, где летом жил Созерцатель скал, и показал на большой пузырь воздуха подо льдом. Велев держать спички наготове, он с силой ударил в лед топором. Тошка, по его знаку, сунул в отверстие зажженную спичку. И отскочил.

Диво дивное! Огромный столб пламени вырвался из-подо льда.

Смотритель рассмеялся и объяснил, что в море здесь бегут теплые ключи, от них такие пузыри. К весне они проедают лед насквозь и образуются полыньи.

Исследование Байкала продолжалось и зимой и велось еще более усиленным темпом. Прорубали лед и опускали ловушки. Коллекции все росли. Путешественники наши могли не без удовлетворения сказать, что недаром пробыли на Байкале.

Несмотря на это, профессора трудно было узнать. Из жизнерадостного человека он обратился в молчаливого, хмурого ученого.

Чтобы забыться, он работал до изнеможения. Нарочно старался уйти в жизнь своих бурмашей, чтобы ничего не видеть и не слышать. Его несколько раз вызывали в Иркутск сделать доклад. Он отправил часть коллекций и письменный доклад, а сам не поехал, сославшись на невозможность оставить работы, и обещал приехать, как только все закончит, то есть в апреле.