Андрей Ветер - Время крови

– Мы сейчас проезжали там, – сказала Маша, готовая последовать за подпоручиком Тяжловым, но задержавшаяся, заслышав имя шамана, – мы видели его погребение… Жуть какая!

– Господи владыко! Чего тут только увидеть приходится, – капитан опять тряхнул косичкой. – Попервой всё было любопытно и странно, а теперь уж никакого интереса, голубушка моя, ни к колдовству их, ни к голым их дикаркам… Простите старику его откровенность.

– Пойдёмте, сударыня, я провожу вас к Устинье, – напомнил о себе Тяжлов и взглянул на Алексея Сафонова. – Вы не будете возражать, господин поручик, что я оказываю столь явные знаки внимания вашей сестрице? Если бы вы прожили здесь несколько времени, вы бы поняли, что такое для нас тут появление очаровательной женщины!

В доме Маша увидела худощавую Устинью, женщину лет двадцати пяти, с добрым, кротким лицом; она замешивала тесто на столе. Заметив Машу, она улыбнулась и вышла навстречу.

– Устинья, принимай гостей! – громко объявил Тяжлов, грохоча сапогами по дощатому полу. – Комендант распорядился, чтоб Марья Андреевна у тебя пожила.

– Доброго здоровья, барышня! Ах, какая вы хорошенькая, просто прелесть! Да что ж это я вас в сенях-то держу, проходите в горницу, устраивайтесь. Сейчас пошлю Степана за вещичками вашими.

Комната была просторная и светлая, на деревянном полу лежали цветные холщовые половичками, на стенах были растянуты медвежьи шкуры. В красном углу под образами стояли на маленькой полочке какие-то чукотские деревянные куколки.

Ближе к вечеру Устинья отвела Машу в баню, стоявшую на самом берегу озера, шагах в пятидесяти от крепостной стены. С наслаждением скинув с себя одежду, Маша впервые за два месяца почувствовала себя легко, расслабленно, непринуждённо. Отпала надобность прятаться от посторонних глаз, чтобы обмыть интимные части тела или справить нужду, просить всякий раз попутчиков отвернуться и краснеть при этом.

– Отдыхайте, барышня, небось с дороги-то ноги совсем служить отказываются. Я скоро вернусь, веничком пройду по вашей спинке, волосы вам расчешу после купания.

Разглядывая свою обнажённую кожу, быстро раскрасневшуюся под горячим паром, она оглядывалась на весь проделанный путь от Усть-Нарынска до Раскольной и не могла поверить, что смогла выдержать эту трудную дорогу. Напрашиваясь брату в спутницы, она не представляла даже десятой доли тех неудобств, которые ей предстояло испытать. Те немногие разы, когда на почтовых станциях была возможность обмыться целиком, стоя в корыте, казались после утомительной езды поистине райским наслаждением. Люди попадались разные, всё больше хмурые и необщительные. Лишь на Горюевской фактории, то есть почти уже возле самой Раскольной, повстречался, наконец, человек с тёплым сердцем и живыми чёрными глазами – Павел Касьянович Чудаков. В его обществе прошло четыре дня. Маша без колебания назвала бы эти четыре дня самыми приятными из всего путешествия, если бы они не омрачились столкновением с Чукчами и омерзительной сценой погребения старого шамана.

И вот настоящая баня, с паром, с запахом растомившегося дерева, с мутным воздухом. Машино сердце разомлело от удовольствия. Она легла на спину, поглаживая бёдра руками, вытянулась на горячих досках и закрыла глаза.

Главный недостаток Маши заключался в том, что она жила исключительно сердцем и воображением. Об этом недостатке прекрасно знала её мать, Василиса Артемьевна, и переживала, что лирические мечтания дочери могли омрачить её жизнь. Василиса Артемьевна была настоящая русская дворяночка – очень набожная и чувствительная, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, в юродивых, в домовых, в скорый конец света. Она не пропускала ни одного нищего без подачки, никогда никого не осуждала, не сплетничала. Замуж вышла против своей воли, но считала, что так и полагалось устраивать семью. Муж её умер давно, и Василиса Артемьевна отдала сына, следуя воле усопшего супруга, на военную службу, а дочь воспитывала так, как считала нужным сама, и более всего старалась привить ей мысль о правильном замужестве.

Едва Маше исполнилось восемнадцать лет, мать выдала её за майора Бирюковского, тучного пучеглазого мужчину, потерявшего когда-то в походе кисть левой руки. Замужество вырвало Машу из сладкого сна, сквозь розовую дымку которого она взирала на будущую жизнь. Образы нарисованных в обольстительных мечтах юных избранников её сердца были грубо вышвырнуты в бездну небытия холодной рукой вялого супружеского существования. Майор оказался человеком скучным, насквозь изъеденным молью, ленивым. Молодая жена интересовала его только первое время, пока в нём клокотала кратковременная страсть. Затем огонь затух, и Маша почувствовала себя как бы заброшенной в шкаф вместе с ненужными старыми платьями. Она не понимала, что майор продолжал любить её какой-то ему одному свойственной любовью, но влечение его к её молодому телу действительно ушло. Он стыдился этого и прятал свой стыд за маску равнодушия, проводя время за карточным столом в кругу таких же отставников и пропахших нафталином дам, которые то строго изламывали брови, то отмахивались платочком, то убеждали всех в каком-то грядущем несчастье.