Иван Кудинов: Подлипка течет в океан

Проехали еще немного, и Андрей остановил Орлика.

— Вот это осокорь! Отличное дерево. Как ты находишь? — спросил он.

Тим оценивающе снизу вверх окинул взглядом огромное раскидистое дерево и согласно кивнул.

Ничего себе, славное деревце. Прочно стоит оно на отлогом берегу, ствол, пожалуй, и вдвоем не обхватить — такой он толстый, могучий, надежно закованный в темновато-коричневую броню коры.

Топором такой не возьмешь, зубья пилы запросто, наверно, можно обломать. Нижние сучья, широко раскинувшиеся по сторонам, каждое само по себе — целое дерево, потому что от них, от этих сучьев, отходили еще другие сучья, а от тех, других, множество поменьше и потоньше, но таких же сильных, гибких и, видать, живучих… Вот это дерево! Богатырское. Тим так и сказал:

— Большое дерево. Давай поставим на нем мою дуплянку.

— Правильно, — согласился Андрей. — Я так же думаю. И от поселка недалеко, и место приметное. Большой осокорь. Будешь чаще ходить смотреть…

Андрей ухватился за нижний сук, подтянулся, как на турнике, и — гоп! — не успел Тим глазом моргнуть, как брат оказался верхом на этом толстенном суку.

— Подавай, — сказал он и, чуть свесившись, подхватил из рук Тима дуплянку. Тим стоял внизу и смотрел, как он там ловко и быстро закреплял ее между сучьями. Две минуты — и все готово. Андрей соскочил на землю и, встав рядом с Тимом, улыбнулся:

— Есть начало! Вот и заживет в твоем доме счастливое семейство гоголей.

— А скоро они прилетят? — спросил Тим, глядя прямо в лицо Андрею. Это для того, чтобы Андрей тоже видел его лицо и мог понять, о чем он говорит.

— Месяца через полтора прилетят, — сказал Андрей. Он совсем глухой, хоть изо всей мочи кричи — не услышит. Но по губам понимает, о чем его спрашивают. Просто удивительно, как это ему удается. Иногда Тим так, для опыта, зажмет себе уши и велит дружку своему Леньке-второгоднику (так его все в школе называют, потому что Ленька прошлую зиму долго болел и остался в третьем классе на второй год), и вот Тим зажмет уши и велит Леньке что-нибудь говорить, а сам прямо глаз не сводит с его лица. Ленька усиленно шевелит губами, старательно выговаривая слова, но Тим ничего не может понять и сердится: «Ты, поди, и вовсе ничего не говоришь?..» И удивляется еще больше способности брата по малейшему движению губ и выражению лица угадывать слова, понимать разговор. Тим спросил однажды, как это ему удается, и Андрей сказал, что это вполне естественно: вот взять, например, слепых, так у них очень развиты слух и чутье, и они, ничего не видя, тем не менее, прекрасно ориентируются, ходят, куда им надо, и никогда не собьются с пути, знают все переулки и перекрестки. А он, Андрей, хорошо видит и вполне может понять, о чем с ним говорят, правда, иные слова приходится повторять дважды, а то и трижды, но это не так уж важно, в общем-то, Андрей все отлично понимает… Оглох он несколько лет назад, когда работал далеко на Севере. Однажды его захватила в тайге пурга, и он чуть не погиб… И хоть случилось несчастье — Андрей перестал слышать, но несчастным он вовсе не кажется, потому что и работа у него интересная, и работает он с утра до ночи, столько у него всяких дел, недаром считается он лучшим охотоведом в крае, о нем писали даже в газетах, фотографию печатали, на которой Андрей был снят вместе с Белкой на берегу Подлипки… И учительница, Вера Николаевна, наверно, уже раз двадцать за зиму, если не больше, говорила Тиму: «У тебя прекрасный брат, тебе нельзя его подводить». Как будто он и без нее не знает, какой у него брат, а подводить подавно не собирается…

— Месяца через полтора явятся гости, — сказал Андрей. — В конце апреля или в начале мая. Смотря какая будет нынче весна: ранняя или поздняя.

— Откуда же им знать, ранняя весна или поздняя? — удивился Тим.

— Сорока телеграмму пошлет… — засмеялся Андрей. И серьезно добавил: — Они все знают, они, брат, умный народ, птицы. Знают, когда нужно прилетать, когда улетать. Помнишь, осенью мы видели с тобой на озере, как они готовились к отлету, силы накапливали?

— Гоголи?

— Не только гоголи. Уток там всяких было много: свиязи, трескунки, широконоски…

— А почему их трескунками назвали? — спросил Тим.

— Голос у них трескучий, особенно у селезня. Трек, трек! А широконоска, будто ангиной переболела, совсем охрипла: кр-уок, у-ок, кр-руок!

Тим улыбнулся, глядя на брата. Здорово он умеет подражать птицам. Если не знать, что это он, так и поверить можно — птицы кричат, трескунки или широконоски.