Андрей Иркутов - А.А.А.Е. [Роман приключений. Том II]

Человек в ночном халате и колпаке опустился на землю, не то рыдая, не то смеясь, его тело подергивалось нервными конвульсиями, а изо рта срывались нечленораздельные звуки. Герр Клаус растерялся.

— Воды! — заорал он как бешеный, обращаясь к дому, — воды!

На его крик выскочила не вполне одетая женщина и, всплеснув руками, набросилась на Клауса:

— О, что вы сделали моему Фрицу! Моему бедному Фрицу!

— Я попросил его заплатить моему шоферу полторы тысячи долларов.

— А… по… поо… по…

У ног Клауса и Сакаи, совершенно растерявшихся от недоумения, корчились в истерике уже две фигуры, одна мужская и одна женская. Фатьма, испуганная и бледная, забилась в уголок сиденья и наблюдала разворачивавшуюся перед ее глазами сцену.

Привлеченный стонами, криками и диким хохотом корчившихся на мостовой людей, подошел шуцман. Он с аккуратностью и педантичностью вынул записную книжку и попросил Клауса изложить ему все обстоятельства дела. Но едва несчастный агент заикнулся о долларах, как шуцман покачнулся, побледнел и замертво растянулся около тротуара. Положение становилось невозможным.

Как раз в эту минуту из-за угла показался мальчишка газетчик. Он бежал, размахивая свежеотпечатанным листком, и орал на всю улицу:

— Доллар стоит три триллиона марок. Доллар стоит…

Герр Клаус понял все. Он взглянул на Сакаи, на лежавшего в обмороке шуцмана, на корчившихся в истерике людей и, опустившись на приступочку автомобиля, залился тихим смехом помешанного.

В конце концов Сакаи больше ничего не оставалось делать. Обратиться в суд он не мог, так как обещание Клауса было только обещанием и ни в каких официальных бумагах не было зафиксировано. Правда, словам своего нанимателя о том, что финансовый кризис скоро пройдет, что мудрое правительство найдет выход из положения, что Пуанкаре не может же слопать всю Германию, — он, Сакаи, не особенно доверял, но сделанное ему предложение принял, в душе даже радуясь тому, что его просто не послали ко всем чертям.

А предложение заключалось в том, что ему и Фатьме, в ожидании конца головокружительного полета марки, предлагали место в зоологическом саду в качестве сторожей при зверях. Оба они, по своей внешности, крайне гармонировали с экзотикой охраняемых животных и патрон Клауса решил не скупиться на обещание хорошего и вполне гарантированного от падения оклада.

Новая их служба была несложной. В определенные часы они занимались уборкой клеток, в другие часы разносили своим поднадзорным запасы несвежей конины, а посреди дня были предоставлены самим себе. Помещение для жилья им отвели тут же при саде, и Сакаи отвечал за проникновение по ночам в сад воров и бродяг. Воровать в саду было, положим, нечего; а что касается бродяг, то Сакаи никогда не отказывал в приюте людям, которым решительно негде провести ночь, и через них скоро завязал связь с рабочей частью города. В результате, он почти каждую ночь исчезал из вверенного его охране сада, оставляя за себя бездомных заместителей, которые вместе с Фатьмой проводили время в своеобразных мимических беседах. Куда исчезал Сакаи, никто не знал, и даже привязавшаяся к нему Фатьма не могла бы пролить свет на его таинственные отлучки.

Он никогда, ни намеком, ни словом не выдавал ей своего секрета, а когда уходил, то не предупреждал никого. Просто он скрывался среди густых деревьев сада и возвращался только к утру, когда львы и тигры приветствовали восход солнца более заунывным, чем грозным рычанием.

Фатьма не спрашивала его о причине его ночных отлучек, хотя, надо сказать по совести, ее большие карие глаза заволакивались туманом слез, когда ее желтолицый приятель исчезал за ветвями вязов. За последнее время она так привыкла к его присутствию, что каждая минута, проведенная без него, казалась ей неполной, ненастоящей, тусклой. Как-то сама собой взаимная ласка стала обычным гостем их маленькой каморки, а от ласки выросло чувство более глубокое и волнующее, чем обычные товарищеские отношения. Фатьма не стеснялась высказывать свои симпатии к Сакаи, причем делала это по-восточному, целуя его руки и садясь у его ног во время минут отдыха. Сакаи смущался, отдергивал свои руки, заставлял ее встать и сесть на стул рядом, но однажды, когда ласки Фатьмы были особенно настойчивы и горячи, он, нагнувшись, взял ее голову своими узкими, тонкими пальцами и поцелуем в губы развязал все узлы.

С той поры ночные отлучки Сакаи стали еще более тяготить девушку.